''ЯЗЫЧНИК. В ПОИСКАХ СМЫСЛА РУССКОГО БЫТИЯ." ( КНИГА ВТОРАЯ)

Влюбить в себя женщину не трудно: все, что надо делать, так это набраться терпения, оказывать ей искренние знаки внимания, говорить о ней самой с восхищением, как река льется...И она твоя!


И начал княжить Владимир в Киеве один и поставил идолы на холме, вне теремного двора: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, Хорса Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Мокошь. Все славянские боги, входившие в древний языческий пантеон, делились на богов солнечных и богов функциональных. Верховным божеством славян был Сварог (он же Род). Солнечных богов было четыре: Хорс, Ярило, Дажь-бог и Сварог. Функциональными считались боги: Перун - покровитель молнии и воинов, Семаргл - бог смерти. Образ священного небесного огня Велес - черный бог, владыка мертвых, покровитель торговли, книг, мудрости и магии; Стрибог - бог ветра. Этот жест его доброй воли вызвал у киевлян небывалое уважение и восхищение новым правителем. Они теперь были готова простить ему не только смерть родного брата, но и любое другое кощунственное преступление, если бы даже он его совершил на глазах у всего Киева. Столь большая любовь к новому конунгу и ненависть к старому была вызвана еще и тем, что последний имел дерзкое намерение вынести из алтарей идолов, почитаемых киевлянами и приобщить язычников к христианской вере. Они добровольно вступали в его дружину и жестоко расправлялись с теми, кто пытался отложиться от его подданства и не платить дань. Князь их к себе все больше и больше приближал и поощрял, а бывших союзников - варягов удалял от себя, чтобы потом, со временем, отказаться от их услуг и отослать служить царю Константинопольскому. Князю грех было жаловаться на своих богов и фортуну.

Теперь он повелевал новгородскою землею и берегами рек: Волхова, Невы, Меты, Луги), землею белоозерскою, землею ростовскою, землею смоленскою в верховьях Днепра и Волги, землею полоцкою на Двине, землею северскою по Десне и Семи, землею полян или киевскою, землею древлянскою (восточною частью Волыни), также западною Волынью. Радимичи, живше на Сожи и вятичи, жители берегов Оки и ее притоков, хотели отложиться от подданства, и были укрощены.

Владимир подчинил дани даже отдаленных ятвягов, полудикий народ, живший в лесах и болотах Гродни. Надо заметить, что это обладание не имело характер государственный: оно ограничивалось собиранием дани, где можно было собирать ее, и такое собирание имело вид грабежа. Для этого он посадил на эти земли своих самых преданных дружинников варягов, которые собирали и приносили с этих вотчин ему дань. И, казалось, что его больше ничего не заботит. Но, это было не так.

Великий конунг-язычник влюбился чистой, искренней и возвышенной любовью, в которую было трудно поверить даже мне. Он стал каким-то другим. Если раньше он жил необузданной полнокровной жизнью, какой она была сверху донизу, с такой простотой и силой ощущая свое природное естество язычника и властелина, то теперь он стал намного сдержаннее в погоне за удовольствиями и в проявлении своих властных устремлений. Предметом его страсти стала жена брата Юлия. С нею он проводил большую часть своих вечеров. Впервые я увидел Юлию, когда она, прижавшись к трупу Ярополка, такая же мертвенно - бледная и холодная, одна сидела в покоях и оплакивала своего мужа, куда мы ворвались с Владимиром, узнав о смерти Ярополка. Княгиня была одета в легкое черное платье, с широкими свободными рукавами, что-то вроде далматика, перетянутое широким золотым поясом. На голове у нее большой черный платок, скорее шаль, один конец которой покоился на правом плече.

- Не будет у моего ребенка отца, осиротели мы, - тихо проговорила княгиня и вздрогнула всем телом. Потом прикоснулась своими бескровными устами к окоченевшим губам Ярополка, встала и, глядя прямо в глаза Владимиру, добавила:

- Умер твой брат и соперник, Владимир, предательски умер! С ним умерло и мое сердце!
Среди многих людей, предавшихся горю, я никогда еще не видел такого лица, полного скорби, достоинства, но и смирения перед ударами судьбы.

- Твой ребенок, по законам наших предков, мой ребенок! Твое сердце, - хрипло отозвался князь, - станет для меня священным могильным захоронением, который я никогда не попытаюсь осквернить, если ты не захочешь увидеть во мне мужа.

Юлия с благодарностью во взгляде посмотрела на Владимира, от которого он явно пришел в смущение, как мальчишка, которого уличили во лжи. Вот так, еще не похоронив брата, повелитель решил судьбу Юлии, и ее еще не рожденного сына. Он был глубоко уверен, что этим он облегчает горе и страдание жены брата и чтит законы предков, боясь себе самому признаться в том, что в эту бывшую монашку он влюбился с первого взгляда еще тогда, когда родитель привез ее Ярополку из похода в подарок.

Высокая, стройная и гибкая, как лоза, с маленькими, выпирающими через платье острыми девичьими сосками, она приводила его, тогда еще подростка, в сильное смущение. Его плоть, когда он находился вблизи ее, моментально восставала и, зачастую, чтобы ее утихомирить ему приходилось убегать в лес или искать укромное место, чтобы смирить ее руками. Частые встречи, общение и то внимание и сердечность, которую проявил князь к вдове, не были напрасны. Уже после погребальной церемонии, когда все вернулись на княжеский двор, я заметил, что первые приливы отчаянья отступили, и скорбящая Юлия уже была готова подчиниться решению кагана и переселиться из Родни в Киев град. Но князь ее не торопил.

Обладая умом не столь живым и проницательным, как у дикого вепря Святослава и старшего брата, и, может быть, менее порывистым характером, новый киевский властелин имел, однако, другие качества, которые с успехом заменяли отличительные черты характера его предшественников. Рассудительность, мудрость, неторопливость в решениях и предусмотрительность в действиях, составляли те преимущества, которые вместе с непоколебимою верой в справедливость своих поступков, как правило, всегда оставляли победу за ним, даже в любовных сражениях. Мне в начале, показалось, что сев на киевский престол, князь успокоился, всю живость своей мощной кипучей натуры впервые направил на предмет своей страсти, который пока в честной борьбе не покорил. Впервые в жизни он не спешил браться за оружие, что в сложившейся ситуации не могло сослужить ему добрую службу. Желая избежать междоусобных войн на своих землях, он довольствовался мирным убеждениям, стараясь привлечь на свою сторону приверженцев брата, которым, однако, казались подозрительными проявления столь неожиданной мягкости у несговорчивого и мстительного конунга. В подобных действиях им виделось лишь показное добродушие и коварное намерение опутать их сетью лжи, дабы потом обезоружить и подчинить себе без лишних трудностей. Своей нерешительностью он также охлаждал и воинский пыл своих сторонников. Его дружинники – варяги уже открыто выражали ему свое недовольство по поводу обещанного, но не полученного вознаграждения за взятие Киева, который он не дал на разграбление.

Не предпринял он никаких мер и к своему сопернику на сердце Юлии, богатырю Василию Буслаеву, который громогласно объявил ему войну за гибель Ярополка и свою поруганную любовь к княгине, которую он тайно и безнадежно давно любил. Вместо шумных увеселений и роскошных пиров, как он делал раньше, новый правитель показывал пример смиреннейшей жизни; и дабы корона крепче держалась на его голове, он делал вид, что ее тяжесть ему не под силу и он не может обойтись без своих дружинников и киевской знати, без которых он не отважится принять ни одного решения; таким образом, хитрый язычник обрядился в первые месяцы своего правления в личину скромного, благожелательного правителя, этакого князя Красное Солнышко. Я это все видел и сам ничего не мог понять. Он часто был мрачным, впадающим в меланхолию и со мной почти не говорил, как раньше. Мне казалось, что он стал совсем равнодушным к государственным делам и безучастно взирает на всеобщую суету, доверившись вельможам. Откуда же у него взялась эта подавленность духа? Я догадывался, но не был уверен, что всему причиной было безответное чувство к Юлии. Наверное, одна она могла дать этому объяснение, если бы боль от недавней утраты и ожидание ребенка не заставляли ее закрывать глаза на такое постоянство в проявлении глубокой и в тоже время безнадежной любви. Заточив себя в самую дальнюю комнату терема, Юлия никого не хотела видеть и допускать в свои покои, кроме тех кто разделял ее горе - Малуши и двух придворных дам, не считая, служанки. Часто заходил к ней князь, но вскоре оттуда выходил еще мрачнее и печальнее. О, как велика бывает и разрушительна, как и созидательна, сила любовной страсти! Порывистый, своевольный, привыкший все получать язычник, превратился в ручного зверя, укрощенного любовью.

Еще больше влюбленный, чем раньше, как никогда воспламененный желаниями, опьяненный простотой ее ласкового обращения, которое называется грустью, он смотрел на нее, как на некое живое божество высшего порядка. Он прятал любовь в тайниках своей души, нечем себя не выдавая, и его горячие уста, жаждавшие осушить поцелуями слезы, постоянно увлажнявшие бледные щеки Юлии открывались только для того, чтобы ей в утешение произнести имя соперника страсти, уже не ведавшего мучений, превратившись в пепел в сосуде, ставшим его могилой. Он поклялся при всех охранять честь той, которую считал вдовой, и в мыслях не имел без ее согласия нарушить свою клятву. Он знал, что пока он не любим, но он честно завоюет ее любовь. Все дело во времени. Время и лечит, и дает надежды.

Так и шли день за днем: родина, власть, слава, месть – все забыл киевский князь возле Юлии. Его необузданный темперамент, смерился, перед великим чувством любить. Лишь мрачность и подавленность на лице выдавали его страдание униженной гордости. Я так и не смог понять, откуда берется такая непостижимая сила воли, которая обуздывает неистовую страсть человека, естественный, неукротимый норов которого, сочетается с привычкой высокородного князя, всегда поступать так, как душе угодно, и всегда потворствовать своим желаниям. Чувство безутешной тоски сжимало его сердце, и впервые в жизни я увидел, как слезы поползли по щекам жестокого варяга.

Единственный способ одержать победу в споре – это уклониться от него:

- Когда двое спорят – радуется третий! – поучал меня мой мудрый дядя.

Так прошла осень, за ней зима, весна и начало лета. Шел 981 год. В период траура язычники не воюют - такой не писаный закон. Но этот траур сильно затянулся – почти на год. Княгиня Юлия разрешилась от бремени и родила мальчика. Назвали его Святополком.

Княжеская усадьба и сам город претерпел изменения по сравнению с теми временами, когда здесь правил Ярополк. К старым княжеским пристройкам были добавлены новые двухъярусные терема. Полностью обновлен резной фасад. Намного расширен за счет слома старых хат-лачуг княжеский двор, который вымостили булыжником. К новым пристройкам, позади, разбили сады, а по бокам добавили большие квадратные башни с четырьмя караулками наверху, несколько второстепенных помещений на низу для приказа. В одном из них работал я. Залы старого терема отделаны были заново; но, несмотря на это, ковры и красивые изделия из слоновой кости, серебра, золота, эти тяжелые своды и узкие окна не создавали: ни уюта, ни роскоши для его жильцов. Все, казалось было предназначено для людей грубых, типа княжеских дружинников, но никак не для женщин и детей князя, живущих при княжеском дворе.

Переделке не коснулась гридница. Она осталась такой, как и при старом князе: стены обитые белым льняным полотном и увешанные шкурами туров, медведей и вепря; отполированные ветвистые рога оленей и лосей; стояли те же длинные лавки, где купцы, бояре и другой разный люд ждали аудиенции у князя. Такой же осталась княжеская трапезная. Длинный широкий стол, покрытый златотканой скатертью, занимал почти всю трапезную. В стене напротив стола была сделана огромная ниша, выложенная серым полевым камнем. В этой нише, особенно зимними и осенними вечерами, всегда горел огонь. Для него в тереме еще с весны запасались дровами, больше всего осиновыми, потому что горят они ровным белым пламенем, не дымят, не дают сажи.

Мало, что изменилось и в политике нового княжеского двора. Разве только что, варяги – дружинники были дипломатично отправлены почти без вознаграждения на родину, а их место заняли местные наемники и язычники, оседло проживающие на территории Руси. И то, что если раньше в княжескую дружину был жесткий отбор по воинским заслугам и подвигам, то теперь брали всех, кто немного владел оружием. А, в общем, было все по-старому.

В то время пока князь Владимир томился любовной страстью к Юлии, я работал, но больше наслаждался жизнью. Коль все знали, что я пользуюсь расположением конунга, то каждый день моя передняя была полна народу, и я с утра давал этакие аудиенции. Ко мне приходили двоякого рода люди: одни, чтобы любыми путями получить при дворе должность, а другие - за элементарной справедливостью. Последних, с первого момента моего прибытия на родину, мне поставлял мой добрейший дядя, который безумно гордился мною и тем, что я служу при дворе. Так как я помогал его просителям найти справедливость, то слава о моей честности и сердоболии, через дядиных приятелей - волхвов быстро распространилась далеко за приделы Киев града. Что касается первых, то здесь я был «сердобольным» только к умным и способным, не забывая при этом, брать вознаграждение за свои услуги.

Если раньше я был от природы сострадателен и милосерден ко всем, то теперь избирательнее. Исцелился я так же от сентиментальности по отношению к своим многочисленным друзьям и женщинам, которые льстиво восхваляли и превозносили мои достоинства. Ко многим я перестал испытывать привязанность.


Как-то ко мне пришел мой друг юности, с которым я спина к спине не раз принимал участие в кулачных боях и с которым вырос. Звали его Братонежко. Выразив мне свои дружеские чувства, он попросил меня выхлопотать у князя какую-то должность для одного нашего общего знакомого, который не имел ни знаний, ни опыта, ни способностей для этой работы. Я ему пообещал, но потом передумал. Я эту должность отдал такому же болвану, только за крупное вознаграждение.

- Ах, любезный мой друг, одному милость, а всем обида. Ты обратился ко мне слишком поздно, Князь уже отдал эту должность другому. Я в отчаянии, что не смог тебе помочь,- сказал я ему притворно, как некогда учили меня друзья в Новгороде.

Братонежко простодушно поверил мне, и мы расстались еще большими друзьями, чем прежде; но думаю, что вскоре он докопался до истины, так как совсем перестал со мной видеться.

Как бы там ни было, но после недолгого изучения самого себя я установил глубокую двуликость человеческой природы. Порывшись в своей памяти, я понял, что когда-то моя скромность помогала мне блистать, смирение побеждать, а благородство – угнетать. Я вел войну мирными и благородными средствами и, высказывая свое бескорыстие, добивался, как мне казалось, всего того, чего я хотел. При княжеском дворе я стал другим, хотя с внешней стороны, все у меня было, как раньше и те же добродетели. Новым стало то, что я стал …любить себя!

Изо дня в день я жил с одной мыслью на уме: мое «я», мое «я» и только мое «я». День за днем - женщины, день за днем - умные и благородные речи и блуд, будничный, как у дворового кобеля; но каждый день я полон любви к себе и к своим необузданным желаниям. Так текла моя жизнь при киевском княжеском дворе - поверхностная и ненастоящая. Чего только я не вытворял от скуки и в поисках развлечения. Вельможи, простолюдины и женщины - наивные люди, искали во мне милости, пытались ухватиться за меня, но ничего у них не получалось, к несчастью. К несчастью для них. Ведь я их завтра не помнил, так как им ни чего никогда не обещал. Я всегда помнил только о себе и своих желаниях…

Корыстолюбие и тщеславие, овладевшее мною, окончательно изменили мой характер. Моя прежняя веселость исчезла; я стал грустен и задумчив, словом, превратился в тупого скота.
Я купил хороший дом, рядом с княжеской усадьбой, обставил его дорогой мебелью и разными безделушками, нанял лакея и прислугу и стал вести жизнь этакого богатого боярина. Мой единственный друг, Стоян, с которым я сошелся близко в Киев граде, видя, что я занят только накоплением богатств и совсем ко мне охладел, почти перестал меня навещать. Однажды, не удержавшись, он даже сказал мне:

- Жизномир, я тебя не узнаю. Когда мы с тобой познакомились, ты обладал душевным равновесием, а теперь не перестаешь волноваться. Ты строишь план за планом, чтобы только обогатиться, и чем ты больше наживаешь, тем ненасытнее становишься. Не знаю даже, стоит ли тебе это говорить, но ты не жалуешь меня и даже отца Михаила, ни теми сердечными излияниями, ни той простотой в обращении, которые составляют прелесть дружбы. Напротив, ты замкнулся в себе и скрываешь от нас тайники своей души. Одним словом, Жизномир, стал уже не тем Жизномиром, которого мы знали.

- Ты, наверное, шутишь? - ответил я Стояну сухо.

- Я не замечаю в себе никакой перемены!

- Еще бы! Как ты можешь видеть, когда ты занят только самим собою, – возразил мне Стоян.

- Поверь мне, то, что ты стал другим, тебе скажет каждый, кто тебя хотя бы немного знает. Вот скажи мне, Жизномир, можешь ли ты, положа руку на сердце, сказать, что наши отношения остались прежними? Когда я по утрам стучал в твою дверь, ты отпирал мне сам, по большей части еще заспанный, и я без всяких церемоний входил к тебе в комнату. А, что теперь? У тебя лакеи. Меня заставляют дожидаться в прихожей; прежде чем впустить, обо мне докладывают. А затем, как ты меня принимаешь? С ледяной вежливостью и с величием тупого боярина. Можно подумать, что мои посещения тебе в тягость. Неужели ты полагаешь, что такой прием может быть приятен твоим товарищам? Нет, мой друг, нет, мне это не подходит. Прощай! Расстанемся по–доброму. Ты избавишься от судьи твоих поступков, а я от новоиспеченного и зазнавшегося боярина.
Эти упреки больше меня озлобили, нежели растрогали, и я не сделал даже малейшей попытки его остановить. Вы спросите почему? Тогда вам придется выслушать меня и признаться себе в том, что вы также думаете и поступаете, как я, только сами себе в этом не признаетесь.

Согласитесь, что подобные упреки от своих близких и друзей вам приходилось не раз выслушивать в своей жизни. Почему? Вы задумывались над этим?

Возьмем, к примеру, богатство. Богатство - это могущество, правильно? Но и не самоцель. Тут важнее другое: богатство избавляет от немедленного суда, извлекает вас из толпы, ждущей приема у князя, дает хороший дом, лошадь, красивых женщин. Так почему человек, с подобными взглядами на жизнь не должен стремиться к богатству? В чем мое преступление перед дружбой? Только в одном- оно вызывает зависть!

Согласитесь, что дружба – чувство не простое. Она иногда бывает долгой и верной, но добиться ее трудно. Но если ты связал себя узами дружбы, попробуй-ка освободиться от них, если тебя, что-то не устраивает или вы с товарищем перестали понимать друг друга . Не получиться , надо терпеть!
И не надо тешить себя иллюзиями, что ваши друзья в трудную минуту придут к вам на помощь и расстараются ради вас, даже располагая такой возможностью .Никогда у своих друзей ничего не просите и ничего им не давайте В лучшем случае , что вы сможете для них сделать, как и они для вас , так это выразить им равнодушное сочувствие.

Я думаю, что всякая дружба страдает рассеянностью или, по крайней мере, она немощна. Она хочет, но не может. Вероятно, она недостаточно сильно хочет? Или мы недостаточно любим людей!

Вы, наверное, замечали, что только смерть пробуждает наши чувства? Как горячо тогда мы любим друзей, которых отняла у нас смерть. Верно? Мы их искренне восхваляем и по ним скорбим. Почему? Причина очень проста. Мы не связаны обязательствами по отношению к ним. Они больше не стесняют нашей свободы, мы можем не спешить восторгаться ими и воздавать им хвалу. А если они и обязали нас к чему-либо, то лишь к памяти о них, а память у нас короткая.

Как бы там ни было, но в отношении дружбы между людьми я для себя уяснил одну простую истину: никогда не доверяйте до конца своим друзьям, когда они будут просить вас говорить с ними откровенно. Они просто надеются, что своим обещанием ничего не скрывать вы поддержите их высокое мнение о себе. Да разве откровенность может быть условием дружбы?

Стремление установить истину любой ценой, построенной на откровенности - это страсть, которая сродни глупости. Она никого не пощадит. И это вовсе не правдолюбие, а скрытый эгоизм. Порок. Так вот, когда вы окажитесь в таком положении, не задумывайтесь: обещайте быть правдивым и лгите без зазрения совести. Вы удовлетворите желание друзей и докажите им свою привязанность, но сами никогда и не с кем не будьте до конца откровенны!

Неприязнью, ненавистью к людям, и вообще к кому-либо - недолго и беду на себя накликать.
Ненависти можно положить конец не ненавистью, а любовью или уважением к другим:

-Дай сердцу волю, заведут тебя в неволю! - говорили наши мудрые предки.

За год княжеская казна сильно похудела. Бывшие данники Ярополка никак не хотели платить новому конунгу. Миролюбивые увещевания князя Владимира ничего не дали. Родимичи, вятичи, древляне и ятвяги отказались быть данниками Киева. Князю Владимиру ничего другого не оставалось, как силой принудить их платить дань. Первый свой поход он совершил на вятичей.

Вятичи появились в бассейне реки Оки в середине I тыс. н. э., вытеснив, живших здесь балтов, и отчасти угро-финов. Часто вятичи селились на обжитых местах своих предшественников. Вятичи селились обособленно от других славян, занимая бассейн верхнего и среднего течения Оки и её притоков. Путями сообщения служили реки, на возвышенных берегах которых вятичи ставили свои дворы - городища.

Основой экономических отношений этого славянского племени служили земледелие и охота. Мелкие земледельческие деревни часто носили временный характер и переносились на другие места по мере истощения небольших подсечных пашен. Помимо земледелия и охоты вятичи занимались бортничеством и рыболовством. Бобровые гоны существовали тогда на всех реках и речках области их расселения, и бобровый мех являлся важной статьёй товарообмена с соседними финскими и литовскими племенами. Часть дани хазарам, а затем и киевским князьям вятичи платили так же бобровыми шкурками. Гончарное, кузнечное и другие ремёсла были дополнительными источниками существования поокских славян.

Имея столь высокоразвитое производство самых разнообразных изделий, вятичи начали оживлённую торговлю с соседями уже в VIII веке. В Новгородскую землю вывозили в основном зерно. Но главное направление торговли - это путь «из славян в арабы». Вятические купцы спускались по Оке в Волгу и приплывали в столицу Волжской Булгарии, город Булгар. Сюда же прибывали по Каспию и Волге купцы из мусульманских стран. Город Булгар являлся крупнейшим торговым центром того времени. А связующим звеном между Арабским Востоком и Центральной Европой являлась Земля вятичей. Вятические купцы заключали здесь множество торговых сделок с арабскими и персидскими купцами. Вятичи жили родовой общиной, во главе которой, как и у всех славянских племён, стоял старейшина рода. Обработка земли под пашни требовала коллективных усилий большой семьи, жившей общим двором. У вятичей дольше всего сохранялись родовые князья (организаторы общинного труда) и племенное вече.

Вятичи, как радимичи и северяне, один обычай имели, жили в лесах, ели всё нечистое, и срамословили перед отцами и перед снохами, и браков у них не было, но игрища между сёлами: сходились на игрища, на плясание и на все бесовские песни и тут умыкали себе жён по взаимному согласию, имели же по две и по три жены. И если кто умрёт, творили тризну над ними и после этого делали большую кладку, клали на неё мертвеца и сжигали, а затем, собрав кости, вкладывали в малый сосуд и ставили (его) на столбе на путях, как делают Вятичи и поныне. Такие же обычаи были и у кривичей. Хотя неоднократные походы великих киевских князей во II пол. Х в. и вынудили вятичей платить дань далёкому Киеву, при малейшей возможности они уклонялись от даннических отношений с Киевской Русью.

Еще в 964 году князь Святослав предпринял поход к берегам Оки и Волги. Во время этого похода он встретил вятичей и спросил их:

- Кому вы дань платите? Они ответили: - Хазарам по шлягу от рала. Тогда Святослав в следующем 965 году напал на хазар и, победив их, разорил крепость Белую Вежу. Расправившись с хазарами, он в 966 году опять пошёл в землю вятичей, покорил их и обложил данью. Но завоевание это было не прочным: вятичи вскоре вновь отложились от Руси. Такие же походы совершал и Ярополк. Результат всегда был один. Все теперь надо было князю Владимиру начинать все сначала.

Не буду описывать те муки, которые испытала наша рать, пока мы не добрались до земель вятичей.

- Князь, - хмуро и устало произнес воевода Волчий Хвост, - ни какой богатой дани мы здесь не получим. Вятичи – хитрый народ, убегут от своих жалких жилищ, все попрячутся по лесам, и ищи потом ветра в поле.

Конунг, бросив на него острый и пытливый взгляд, ограничился коротким ответом:

- Ждем - пождем, а что-нибудь да будет! Правителя одолевали тревожные мысли другого рода: неуступчивость Юлии. После каждого его посещения, она запиралась в своих покоях, не промолвив своему супругу не одного нежного слова и не подарив даже ласкового взгляда, и только горько плакала. А он отправлялся на свое одинокое ложе, горестно упрекая жену в незаслуженной обиде.
Вступив на земли вятичей, киевская рать не встретила большого сопротивления. Отдельные немногочисленные отряды вятичей пытались остановить киевлян, но сразу были уничтожены превосходящей силой захватчиков. Дружина князя не оставляла в живых не одного воина вятича.

Надо отдать им должное: они сражались смело и умело. Беда у них была в одном - каждый воевал за свое городище. Разобщенность племен мешала им объединиться против общего врага.

Нет, не помогли бы правителю киевскому ни фортуна, ни его блестящий ум, ни жестокость, ни его храбрая дружина принудить платить дань целые народы. Увы, внутренние распри подточили фундамент объединения городов – государств, и, чтобы нанести им победоносный удар, нужно было лишь опереться на их внутренний разлад, который губил эти земли. Огнем и мечом прошел новый князь по не покорной земле вятичей. Его рать, сохраняя боевой порядок и высылая вперед лазутчиков, заранее знала о намерении противника. Многие города и городища вятичей встречали нас с опущенными стрелами и устраивали новому конунгу миролюбивый прием, оказывали ему почести и платили дань, в том размере, каком они платили и его отцу Святославу. Эти городища и поселения князь не грабил. Таким был древний город Любутск на правом берегу реки Оки в 4 км ниже впадения в нее реки Дугны, Это городище было ограничено с юга крутым берегом реки Оки, а с востока и севера ручьем Любучей, протекающим по просторной и глубокой балке. На западной стороне городища был вал высотой до 30 и длиной более 100 метров.

Во время пира старейшины Любутска устроили игрища сразу нескольких сел. Молодежные забавы вятичей мало чем отличались от наших, киевских. Почти те же обряды, игры, заклинания. Единственно чем отличались вятичи от нас, так это аккуратностью в одежде и чистоплотностью, а девушки роскошными еще и украшениями. Одеяния вятических женщин были из шерстяной материи, реже использовались льняные и парчовые ткани. Пуговицы были бронзовые, иногда вместо пуговиц использовались бусы и бубенчики. Ходили они в кожаной обуви, а вовсе не в лаптях. Шейные украшения женщин - это гривны, бусы и ожерелья из арабских дирхемов (серебряная монета). Бусы женщины носили самые разнообразные: стеклянные, сердоликовые, хрустальные, аметистовые, биллоновые, серебряные, золотостеклянные, чёрно-белые мозаичные, аметистовомозаичные, зелёностеклянные, жёлтостеклянные, чёрностеклянные.

Руки украшали различные перстни - от одного до десяти. Местные ювелиры производили перстни шестидесяти видов! Стеклянные, серебряные, биллановые и медные браслеты по разнообразию ничуть не уступают перстням. Одно из украшений достойно отдельного упоминания. Это знаменитые семилопастные кольца - височные подвески, которые носили только вятичские женщины и которые не встречались у других племён.

Эти украшения еще больше подчеркивали красоту вятичских женщин и девушек, снующих возле нас. Вскоре я заметил, как конунг с интересом рассматривает местных красавиц и требует, чтобы его кубок всегда был наполнен. У князя порозовело лицо, пропала хмурость и печаль. Он стал прежним князем, каким был год назад. Он повернулся ко мне и весело проговорил:

- Жизномир, гость не много гостит, да многое видит, вспомним былое! - И не дождавшись моего ответа, начал мне показывать взглядом на приглянувшихся ему женщин. Его абсолютно не интересовал их возраст, замужество и их чувства. Он хотел и брал, что хотел на правах победителя, как он это делал всегда раньше до княжны Юлии.

Как известно, язычники-вятичи не сильно придерживались морали, как и мы. Но они пошли дальше. У них было очень развито снохачество. Вы, наверное, понимаете о чем идет речь?
И вот нашему кагану очень понравилась дочь и сноха одного купца. Он приказал мне, чтобы я отвел их в опочивальню. Гордый купец попытался помешать этому. Но его скрутили и бросили в сарай, приставив для его охраны двух стражников. И, что меня поразило в этой сцене, что купец больше сокрушался о снохе, чем о родной дочери.

Мы вошли в просторные покои, отведенные для князя. Они были роскошными. Что стоила одна резная кровать из красного дерева, на которой могли почивать почти шесть человек! Посредине комнаты стоял уже накрытый стол в тон спальни из такого, же дерева. Конунг пригласил девушек к столу и собственноручно налил всем в кубки вина и, тоном, не терпящим возражения, приказал:

- Пей!

Любава, дочь купца, посмотрела на князя смело, с вызовом гордости и достоинством добродетели. Она приголубила кубок, но пить не стала.



- Сударыня, - насмешливо проговорил Владимир, - стало быть, Вы отказываетесь пить с князем киевским?

- Ого, - подумал я, - жизнь, что река, своим ходом течет, добром сегодняшняя ночь не кончится…
Девица выдержала тяжелый взгляд конунга, но ничего не ответила. Она мне явно нравилась, но я не хотел себе признаваться в этом. Положение спасла разбитная невестка Устя. Она выпила кубок вина до дна и, упав театрально на колени перед князем, начала судорожно обнимать его колени, а лицом тереться в районе паха. Каждый ее изгиб, каждая выпуклость ее тела, каждое новое движение ее бедер открывало мне торжество порока над добродетелью.

- Мой господин, я исполню любое твое желание! Только не гневайся на не разумное дитя. Я поговорю с ней, и она будет тебе покорной, как и я…

С этими словами она начала ласкать сквозь тонкие льняные штаны, вздыбленное копье конунга. Подмигнув мне, Владимир принял игру развратной снохи. Он взял ее крепко за волосы, приподнял с колен и неожиданно спросил:

- А Любава знает, что ты спишь с ее отцом?

- Знает, - без тени смущения ответила Устя, - да еще за нами подсматривает и мастурбирует.
Любава, на слова невестки, сначала никак не прореагировала. Но потом, вдруг, взяла двумя руками кубок и осушила его до дна.

- Вы, наверное, и сами немного озорничаете?- хриплым голосом спросил князь. Девицы засмущались и потупили взор. Конунг улыбнулся, снова наполнил кубки вином и произнес тост:

- За наших милых подружек! -Все дружно выпили. Я почувствовал, что начинаю быстро хмелеть.
В тоже время глаза Любавы загорелись пламенем вожделения, когда Владимир, в садистском порыве, начал терзать Устю.

Она, обняв мои ноги, стала целовать меня. Я сидел, расправив плечи, чуть склонив голову к этому ангелу; она, напротив, жадно дотягивалась к моим губам и страстно их целовала. Я же снисходительно принимал ее поцелуи, даже не прикоснувшись к этому юному созданию, как бы мне ни хотелось этого.

Она, Любава, была прекрасна в своем унижении, и, кажется, я сам страдал и мучился вместе с ней, моей красавицей-наложницей. Так благородно возмущалось ее достоинство, так гневно смотрели ее глаза вниз, когда я наклонял ей голову к моему гою, что мое возбуждение достигло чудовищного накала... После я скинул ее с кровати на пол:

- А теперь сторожи сон хозяина, сучка! - сказал я ей.

И вскоре, я удовлетворенный ее унижением, провалился в забытье. Я был совсем пьян. Утром я проснулся в холодной смятой постели и гнетущей тишине. Что осталось от Любавы? Только подушка, мокрая от слез, и ее взгляд оскорбленной гордости в моей памяти, в котором были – тоска и боль. И так было со многими женщинами. Я стал противен самому себе![url][/url][url][/url]

Русский человек, по своей сути, самый большой моралист на свете. Вползая в цивилизацию, он , как никто другой, очень страдает от своих низменных слабостей и прегрешений, которые коренятся в толще его исторического бытия. Карьера, богатства, победы у многочисленных женщин не дают ему подлинного счастья без настоящей любви, а лишь усиливают его тоску по всепоглощающему чувству любить по- настоящему . Посему его любовь зачастую печальна или даже трагична…

В отношениях с женщинами я не строил никаких серьезных расчетов, я увлекался искренне или почти искренне. Мое отношение к любой из женщин, будь она простолюдинка или знатная дама, было естественным, непринужденным и легким. Я не прибегал почти к хитростям - разве, только к тем гордячкам, которые набивали себе цену, крича о своей добродетели, а сами такое проделывали в постели, что даже я удивлялся. Таких я правдами и неправдами соблазнял, а потом пускал по кругу моих друзей и знакомых.

Но, в общем, я всех своих женщин, с которыми спал, по-своему любил, хотя и никогда не подавал надежды. Думаю, что большая и искренняя любовь встречается иногда в жизни, но очень редко. А в большинстве своем, любовь, по моему глубокому убеждению, порождение тщеславия или скуки. Расскажу один презабавный случай.


Это случилось уже в Киеве. Одна знатная особа, звали ее Милана, воспылала страстью ко мне. Она была невесткой одного знатного вельможи при дворе. Красивая, дерзкая и смелая она всегда получала все, что хотела. Ее муж был влюбленный и наивный индюк и потыкал ей во всем. Она его принудила, чтобы он, с помощью своего батюшки свел знакомство со мной. Я сильно не сопротивлялся, так как сам к ней испытывал интерес, как к красивой и неординарной женщине. Она, в действительности, такой и была. Эта прелестница отдалась мне просто, без всяких колебаний и женских уловок, как только мы уединились на миг в саду. Скажу честно, она знала толк в науке страсти и любви. Милана могла часами наслаждаться мужчиной, к которому она испытывала пока маломальскую симпатию, страсть и новизну. Но как только его познавала, и у него ничего нового уже не было, она тотчас к нему теряла интерес. Так произошло и со мной.

Неискушенный в любви с такими умными, неординарными женщинами, я ей признался в том, что к ней неравнодушен. Это была моя первая и грубая ошибка, с такой женщиной, как она. Вторая, моя необузданная ревность и требование клятвы в вечной любви ко мне, в чем она меня легко заверила . И третья, самая глупая и не простительная моя ошибка - восхваление лучшего друга, который , на твой взгляд, лучше, красивее и интереснее тебя. Как–то я ее познакомил с моим лучшим другом Стояном.

Изнурительным жарким июньским днем, я привез княгиню в небольшое поселение близ Киева, где жил мой приятель. В этот день селяне отмечали день Ярилы:

- Любы Земле Ярилины речи, возлюбила она бога светлого и от жарких его поцелуев разукрасилась злаками, цветами, темными лесами, синими морями, голубыми реками, серебристыми озерами. Пила она жаркие поцелуи Ярилины, и из недр ее вылетали поднебесные птицы, из вертепов выбегали лесные и полевые звери, в реках и морях заплывали рыбы, в воздухе затолклись мелкие мушки да мошки. –
- И все жило, все любило, и все пело хвалебные песни: отцу – Яриле, матери – Сырой Земле, - глаголил громким голосом волхв, провозглашая здравицу отцу Яриле и матери Сырой Земле.
За околицей села, близ небольшой реки, резвилась молодежь. Девушки водили хороводы. Парни устроили кулачные бои. Стояли уже накрытые столы, которые ломились от браги, пива, медовухи и принесенных яств. Стоян, мой приятель, подвел нас к столу и начал нас угощать деревенскими изысками и медовухой.

Высокий, стройный, с правильными чертами лица он походил больше на девицу, чем на парня. Одень на него девичий сарафан - не отличишь его от пригожей барышни. Молодой сотник из младшей княжеской дружины краснел и бледнел под взглядами княгини. Это не укрылось от моего взгляда. Я от ревности стал потихоньку напиваться, и к вечеру был уже никакой. Княгиня Милана почти не пила, что было на нее не похоже. Я сразу понял, что она что-то замышляет…

На лужайке зажгли костер – большой и маленький. Было светло, как днем. Полуобнаженные девушки и парни начали прыгать через костер, ищя свою половинку. Отдельные парочки то и дело удалялись в соседний лес или в ржаное поле. Какая-то девушка, с волнистыми темными волосами. в которые была вплетена жимолость, подошла и увела с собой Стояна. Они остановились возле костра и начали пить, что-то из больших кубков. Я видел, как Милана за ними пристально наблюдает. Притворившись совсем пьяным, я хрипло произнес:

-Милана, пойдем займемся любовью? Она покачала головой и раздражительно ответила:

-Нет!

А в это время, Стоян, обнажив большую и круглую грудь девицы, начал ее исступленно ласкать. Это так подействовало на княгиню, что она непроизвольно начала сжимать рукой свою левую грудь. Вскоре Стоян и девушка, взявшись за руки, побежали в сторону леса.

Какое-то время мы сидели молча. Милана встала, подошла к столу и налила себе полный кубок крепкой медовухи и начала ее жадно пить. Осушив сосуд до дна, она, слегка покачиваясь, пошла в сторону леса. Я пошел за ней, но так, чтобы она меня не видела. Но она шла и даже не оглядывалась. Вскоре она остановилась и стала что-то рассматривать. Я подошел к Милане совсем близко и стал за дерево.

И мне при лунном свете открылась картина. Голая белокурая девушка стояла на четвереньках, погрузив свои руки в дорожную пыль. Ноги и грудь ее были облиты виноградным соком. Стоявший за девушкой на коленях незнакомый юноша энергично дергался в экстазе. Милана подошла к ним и села рядом. Она сорвала стебель ковыля и, слегка его покусывая, принялась спокойно наблюдать за парой. Девушка с парнем, не прерывая увлекшего их занятия, обернулись и улыбнулись Милане. Минут через пять или чуть больше у девушки начался оргазм, сопровождаемый короткими, приглушенными вскриками, переросшими постепенно в громкий беспрерывный вой. Юноша задвигался с удвоенной энергией. Милана смотрела, словно завороженная. А они все продолжали и продолжали, без устали, пока девушка, наконец, не выдержала беспрерывных атак и не уткнулась лицом в теплую пыль, как–то сразу обмякнув, всем телом. Парень повернулся к Милане. Он был почти сказочно прекрасен: длинные цвета пшеничного золота волосы и прозрачно-зеленые глаза цвета речной воды. Эрекция у него нисколько не ослабла. Парень с гордостью потряс своим копьем
-Я тебя сейчас взбодрю, если хочешь,- сказал с придыханием он.

Она хотела… Бешено, грязно, больно… Их тела слились и в ее глазах заплясали звезды… Я повернулся и тихо удалился…

Самодовольство, укоренившееся во мне, не допускало вопреки очевидности, чтобы женщина, принадлежавшая мне, могла когда-нибудь, без моего согласия принадлежать другому. Меня кольнуло чувство обиды, и я решил Милану наказать. Когда мы снова встретились, я вел себя, как будто ничего не случилось.

Я сделал все, чтобы снова ее пленить и овладеть ею, но только грубо и грязно. Это было не трудно. И с того момента я непроизвольно принялся всячески ее терзать и унижать. Я бросал ее и вновь привлекал к себе, принуждал ее отдаваться мне в самых неподходящих местах, всегда и во всем обращался с нею так грубо и цинично, что в конце концов, даже привязался к ней. И так длилось до тех пор, пока она в бурном порыве болезненной и вынужденной страсти откровенно воздала хвалу мне за ее порабощение. С того дня я стал от нее отдаляться. А потом и вовсе забыл.

После этого случая я сам себе сказал:

-Женщина! Ты самое лучшее творение Бога на свете! Но ты, страшнее любого животного в мире! Будь проклят тот день солнца, которое озарило твое появление в мире мужчин! Будь проклято нутро той каменной скалы, откуда вышло твое сердце. Но отныне я люблю только себя!
Придя в отчаяние и от любви, и от ее целомудрия, я наконец решил, что мне теперь остается в жизни один разврат - он прекрасно заменит мне любовь. Распутствуя, ты уже не о ком не думаешь, только о себе любимом.

Более того оно избавляет от мук ревности, прекращает насмешки людей, водворяет молчание, а главное – не требует обязательств.

Когда ты еще не совсем пьяный, еще не потеряв ясности ума, лежишь меж двух юных, неопытных тел, испытывая страсть, разве это не любовь, разве не блаженство, от чего не грех и умереть. И так каждый раз: новая женщина и необузданная страсть, новые познания в науке страсти нежной, которую, завистники называют развратом…

Получается, что я с самой ранней юности жил в разврате, мечтая о мужском бессмертии. Это всегда, сколько я себя помню, было свойственно моей натуре и вытекало, наверное, из великой любви к себе на уровне бессознательном. Но только сейчас я открыл для себя эту истину и многие другие вполне осознано. И тут впервые я устыдился себя.




"ГЛАВА 5. СЧАСТЬЕ КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА ИЛИ ОЧИЩЕНИЕ ЛЮБОВЬЮ.''

Каждый человек счастлив по-своему! Никогда не надо ему мешать быть счастливым так, как он того хочет и в чем его счастье. Порадуемся за него и поищем свое счастье. Когда улыбается счастливый человек – улыбается небо!

Ранняя утренняя заря окрасила всеми цветами радуги высокие башни матери городов русских - Киев града. Двое всадников выехали из города и поскакали по зеленому полю сосновому бору, только что начавшему просыпаться. В высокой траве жужжали насекомые и мышковали мышки, в норы прятались хитрые лисы. На деревьях цокали белки, пели птицы, а на опушке леса, на небольшой поляне, полевые цветы распускали свои лепестки, наполняя воздух тончайшими ароматами. Контраст между городом и природой был так велик, как и противоречия в душах этих людей.

- Владимир! После похода на вятичей ты сам не свой, чай разлюбил?, -спросила Юлия мужа, который в глубокой задумчивости, остановив горячего коня, смотрел куда-то вдаль, не замечая жены и открывающей его взору красоты.

Он вздрогнул от ее слов, натянул поводья и соскочил с коня. Затем бережно помог Юлии сойти со своей лошади.

- Юлия, как ты можешь такое говорить? - с глубокой нежностью в голосе произнес с обидой князь и добавил:

- С каждым днем я еще больше тебя люблю…

Владимир наклонился, сорвал цветок и протянул его Юлии. - Ты прекрасна, как этот цветок, - с улыбкой сказал конунг.

- Но, я же вижу, что тебя что-то гложет! - воскликнула княжна.
Владимир нахмурился и горько рассмеялся.

- Наверное, я плохой каган и не сын вепря. Ярополк был сильнее и достойнее меня. Он не признавал компромиссов. И это благо для Руси! Если бы не я, то твой муж оставался на троне. Он Русь сделал бы могущественнее и богаче. Все славянские племена только этого и хотят. И им глубоко наплевать, какой ценой, кровью конунг это сделает.

- Ты не прав, Владимир! Волею Божьей и Судьбы ты, каган, имеешь право поступать так, как считаешь нужным. Так думают те, кто в тебя верит и бесконечно тебе предан.

- А может быть они преданы не тому, кому надо и я обрекаю все славянские народы на
погибель? А судьба во мне жестоко ошиблась!

- Судьба и Боги никогда не ошибаются! Все события происходят по их велению, если, конечно, они вообще существует и если то, что происходит с человеком, не является следствием его собственных поступков.

Владимир глубоко вздохнул и усмехнулся.

- А ты у меня мудрец!

Юлия рассмеялась:

- Ни скажи, мой дорогой, это ты умудряешься во всем хорошем видеть плохое, а в плохом – хорошее! Почему бы тебе не радоваться тому, что дарует нам жизнь? Не так часто она нас балует!

- Да. С этим я не спорю. Во зле жить – по миру ходить! - согласился с женой князь.

- Я бы хотел быть другим. Приблизить к себе моего брата Жизномира и сделать его равным себе. Без краски стыда говорить, что люблю тебя, мою мать, детей, перезвон колокола на десятинной церкви, ходить на могилу Олега и Ярополка и пустить там слезу, признаться кому-то, что я, как ребенок , люблю сладкое и боюсь темноты, но меня не поймут. Обвинят в слабости. Что позволено простому человеку, не позволительно конунгу!

Владимир взял нежно жену за руки, привлек к себе и жадно поцеловал.

Снова вскочив на коней, они помчались к виднейшему вдали Днепру. Проехав долину и поросшую камышом пойму реки, они оказались на высоком берегу могучей реки. Внизу лениво плескались волны, ударяя о глиняный берег. Высоко в небе парили птицы; их далекие крики странным образом гармонировали с тем душевным покоем, который чувствовали князь и княгиня. По пологому склону они спустились на берег, стреножили лошадей и опустившись на горячий песок забыли обо всем. Время перестало существовать для них… Прошло несколько часов. Влюбленные встали и побежали купаться. Когда они вышли на берег и начали одеваться, Владимир заметил на горизонте огромную черную тучу.

- Мы промокнем насквозь, прежде чем доберемся до града, - воскликнул он. - Надвигается буря. Надо спешить.

- Может, переждем в гроте? - предложила княжна, прижимаясь к нему всем телом.

- Нет, милая! Меня ждут великие дела! И рассмеялся своей шутке, как мальчишка.

Когда они вскочили в седла, небо над их головами стало серым и грязным; гром гремел уже совсем близко; сверкала молния; Днепр бился, как раненный зверь. Лошади без понуканий понеслись в сторону города. Первые крупные капли дождя застучали по земле. Хлынул ливень. Юлия бросила взгляд на мертвенно-бледное лицо мужа, освещенное небесное огнем, и почувствовала, как она плохо знает своего мужа. У нее все похолодело внутри. В одну секунду она поняла, что он подобен стихии и вряд ли ее ждут с ним безмятежные годы и такие минуты покоя и счастья. Сегодняшний день, скорее всего, последний счастливый день в их жизни. По воли богов разразилась эта буря, словно предвещая другие бури, куда более страшные, которые помешают их счастью. Юлия вновь посмотрела на Владимира, теперь муж смеялся. Он запрокинул голову, и ливень хлестал его по лицу, а вода стекала по щекам в полуоткрытый рот. Владимир смеялся, как счастливый ребенок. Юлия попыталась улыбнуться, но быстро отвернулась, чтобы скрыть набежавшие на глаза слезы. Она плакала, молча, и немного успокоилась, лишь увидев на фоне безоблачного неба черный силуэт Киева.[url][/url][url][/url]

Страх не всегда является признаком трусости, как и безрассудство, признаком храбрости. Но тот, кто испытывает страх, но, не смотря на это, продолжает идти вперед, не позволяя себе поддаться робости, преодолевая свое малодушие, достоин называться храбрецом. А тот, кто ввязывается в опасную борьбу, не учитывая свои силы и возможности и какому риску, подвергает себя и своих соратников – всего лишь безответственен и большой глупец.

Заняв киевский престол, князь Владимир, наверное, понимал, что только страхом, храбростью, силой и жестокостью управлять славянскими народами безрассудно. Чтобы править таким народом – надо на него опираться. Ибо опыт правления его деда, отца и братьев его многому должен был научить и подсказать.

Как бы ты не был силен и не стоял на более высокой ступени развития своих сил и могущества с помощью одних наемников трудно управлять славянскими племенами. К тому же его сородичи, варяги, были ненадежны, не заплати им. Да и само счастье войны так изменчиво и непостоянен исход сражения. Именно по этой причине конунг избавился от наемников и набрал в свою дружину воинов славян. Так на Руси появились свои воины – герои, первые русские богатыри.

Вряд ли найдется в Киеве и на всей Руси человек, который не слышал о подвигах и деяниях русских богатырей Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича, Василие Буслаеве или Переяславе. Народная молва их идеализировала и наделила сверхчеловеческими способностями - великой храбростью, отвагой и умом. Но, как бы там не было, они были реальными людьми со своими достоинствами и недостатками. Именно в них наиболее полно отразился наш русский характер, дух народа и его стремление к справедливости. Многих из них я часто встречал на приемах у князя Владимира или пирах, где они были завсегдатаями, но лично с ними не был знаком. Как я уже рассказывал выше, я был хорошо знаком с Василием Буслаевым.


После победоносного похода на булгар конунг по обыкновению пригласил на свой пир всех русских богатырей. Пригласили и Василия. Об этом еще особо позаботилась княжна киевская Юлия. Добрыня был категорически против его присутствия. И не потому, что он постоянно соперничал с Василием, а за его пьяное обвинение племянника в подлом убийстве брата.

Он говорил князю и княгине:

- Василий Буслаев ведет себя «неправильно», то есть поступает вопреки принятому порядку, нормам, нарушает запреты, не верит в предсказания. Он плохо закончит.

На княжеском пиру Владимир был чем–то сильно озабочен и думал о своем. Он мало ел и пил. После возвращения из похода он все свое свободное время проводил в княжеской библиотеке или в беседах с отцом Михаилом о религии и государственном устройстве других стран. Его приближенных и даже друзей эти вопросы мало занимали и они обижались и сердились, что он так зло шутит над их серостью и безграмотностью.

На праздничном пиру, разодетая в парчу и шелка высокомерная знать, сверкая драгоценностями, и перстнями много ела, пила и веселилась. Она надменно и презрительно посматривала на менее знатных бояр, но трепетала перед любимцами конунга и Добрыни. Лицемерила знать и перед богатырями русскими, так как знала их пьяный крутой нрав. Особенно перед Василием. Василий Буслаев сидел на пиру сильно недовольным. Он был мрачен и неразговорчив. Не пропускал ни одного тоста, наливал сам себе и снова пил. При этом он не пьянел и сердито посматривал на князя Владимира и Добрыню. Иногда его взгляд долго задерживался на входной двери…

И тут в тронном зале вдруг все зашумели, а потом неожиданно все стихло. Двухстворчатые двери распахнулись настежь. В тронный зал вошла стража в праздничных кафтанах и сверкающих шлемах, с длинными копьями и мечами. Впереди них шла княжна Юлия в синем сарафане, с кружевными оборками снизу и вокруг шеи; руки ее украшали браслеты из золота и янтаря. Ее прелестную тонкую шею украшало колье тонкой работы из сапфиров. В черных, как смоль волосах, горели нити золота и изумруда. На ее красивом лице не было никаких белил, чем она резко отличалась от остальных женщин и девушек на пиру.

Лицо князя Владимира просветлело, и он радостно улыбнулся. Конунг медленно встал, глядя, как княгиня поднимается по ступенькам к трону, и громко сказал:

- Родная, я думал, ты не почтишь нас сегодня своим присутствием?

Она нежно ему улыбнулась и смущенно пробормотала: - Мой друг, мне стало очень скучно, и я захотела тебя увидеть! Князь Владимир с нежностью посмотрел на княгиню. Она ответила ему любящим взглядом. Такие трогательные и нежные отношения между супругами не скрылись от Василия. Он еще больше помрачнел и совсем приуныл.

Вновь сильно заиграла музыка: гусли, дудки, колокольчики и барабаны. Придворные продолжили свои танцы, а скоморохи свои шутки. Я искоса наблюдал за князем, княгиней и богатырем, но не только я один, многие уже гадали: выдержит ли Василий эту семейную идиллию.

Тот, не спеша, налил себе опять полный кубок вина, выпил и устремил свой взгляд на князя и княгиню. Сидевший за другим столом Добрыня заметил нарочито-вызывающий взгляд витязя. Он встал, нахмурился и потянулся к рукоятке своего меча, но попал в пустоту: в тронном зале, на пиру, оружие разрешалось носить только страже. Добрыня напрягся, настороженно следя за действиями Василия Буслаева, который грузно встал из-за стола, и чуть покачиваясь, стал медленно подниматься по ступенькам лестницы, где на возвышении сидел князь с княгиней. Многие перестали танцевать, сотни глаз, внимательно стали следить за тем, что еще выкинет скандальный богатырь. Витязь, поднявшись на предпоследнюю ступеньку лестницы, поклонился настолько вежливо, что поклон его, можно было назвать оскорбительным, так как он касался более княжны Юлии, чем конунга.
- Премного тебе благодарен, князь Владимир, что пригласил меня на этот пир. Я искренне рад твоим победам и, что ты не жалеешь живота своего в борьбе за могущество и процветание Руси. Рад я и тому, что княжна Юлия счастлива с тобой.

Князь Владимир натянуто улыбнулся и прервал речь богатыря.

- Василий Буслаев, ты прямой и честный человек. Скажи мне по правде, почему отказался мне служить и святой Руси? Василий ни как не ожидал подобного вопроса. На какое-то мгновение он растерялся, но затем твердо произнес, глядя в глаза конунгу:

- Разно думать – вмести не идти! Я не могу и не желаю даже во имя Руси великой служить ворогу моего конунга, человеку, на руках которого его кровь и кровь славянского народа. Не могу уважать я и его жену, которая живет с врагом. Это был бы бесчестный поступок перед его памятью и величием, если бы я стал тебе служить!

- Витязь! - почти прошипела княгиня Юлия, – ты зашел слишком далеко. Каган терпелив и великодушен к тебе, но… Она явно была встревожена вызывающей позой и словами бывшего любимца, и никогда не думала, что он осмелится сказать эти слова в лицо князю Владимиру.

Князь Владимир, задумчиво потер пальцами переносицу и его глаза гневно блеснули. Спокойно, но чуть с раздражением, он сказал:

- Это похвально витязь, что ты до сих пор хранишь верность моему покойному брату, но какие у тебя основания упрекать меня и мою жену в подлости и бесчестии? Мы не причастны к смерти Ярополка. Так распорядилась жизнь, и так решили наши боги. И, обращаясь к сидящим за столом вельможам, князь громко сказал:

- Но мне интересно будет услышать, Василий Буслаев, чем закончатся твои упреки. Продолжа дальше!

Новгородский богатырь растерялся, но потом, с свойственной ему честностью и прямотой, сказал:

- В таком случае, князь, я выскажу предположение. Князь поднял руку и прервал его.

- Слухами земля полнится, а причудами свет! Хватит предположений, говори факты. Если у тебя их нет.

- То это клевета. Если ты своей пьяной болтовней пытаешься вызвать ссору, то мне тебя жаль.
Довольно! Я очень устал и больше не хочу слышать этого пьяного бреда, а по сему, перед памятью своего брата, я прощаю его преданного слугу за эти слова.

- Жизномир, подай мою мантию, - сказал князь мне, стоявшему за его троном и Былинная слава витязя Василия Буслаева наблюдавшему за этой неприглядной сценой. Взяв нежно под руку княжну Юлию, князь, не спеша гордо удалился из тронного зала через потаенную дверь.

Василий Буслаев с мрачным лицом низко поклонился князю киевскому и княгине, а затем уставился на меня удивленно. Его рот растянулся в радостной улыбке. Он стремительно бросился ко мне, сжал в своих могучих объятиях и трижды по-русски расцеловал.

- Жизномир, брат мой, ты ли это и ли мне спьяну померещилось? - кричал витязь и больно хлопал меня по плечу. Сидящие за столом с любопытством смотрели на нашу радостную встречу. Василий Буслаев растолкал грубо двух сидевших рядом с ним знатных вельмож и усадил меня рядом с собой.

- Извини, друг, что я затеял ссору с твоим князем, но это наше личное дело и никого кроме нас оно никого не касается. Затем он с радостью налил два полных кубка вина и предложил выпить за нашу встречу. Конечно, я с радостью выпил, так как я уважал Василия Буслаев и даже любил. Более того, я гордился дружбой с ним. Изрядно выпив, мы разговорились: вспомнили наше путешествие из Киева в Новгород, приключения, девушек. А потом, как бы, само собой разумеется, Василий Буслаев начал мне рассказывать о своей жизни и своих мытарствах.

Он мне поведал, что родился в семье кузнеца в Новгороде. Мать и отец его любили и баловали. Со слезами на глазах он мне изливал душу:

- С детства я был смышленым и озорным, для меня не существовало слов «Нет» и «Нельзя». С семи лет я с отцом уже работал на его кузнице. Помогая ему, я день ото дня чувствовал, как мое тело наливается силушкой, которую я не знал куда применить. Я озорничал; всех задирал и провоцировал на драку; кулачные бои один на один с крепкими и намного старше меня ребятами были моим любимым занятием. Еще я безумно любил лошадей и оружие. Я все больше и больше ощущал в себе силушку великую и огромное желание быть воином. Все свое свободное время я проводил на княжеском дворе среди дружинников князя Ярополка, где учился военному искусству. Дружинники потешались над моим детским желанием сразиться с самым сильным из них. Вскоре они уже не смеялись надо мной, так как я уже в четырнадцать лет всех их побивал. Меня заметил молодой князь Ярополк, который приблизил меня к себе и стал лично учить меня воинским наукам и рыцарству. Я его сразу полюбил и стал ему предан, как собака. Он стал для меня больше, чем отец и мать. Ощутив в себе силушку великую, я сам себе выковал меч, изготовил лук и копье. Из твердого вяза вырезал огромную палицу. Моим оружием никто не мог воспользоваться, так как, чтобы ударить моей палицей, натянуть лук или ударить копьем, нужна была огромная силушка. В бой я шел всегда первым и впереди всех. Я, как таран, врезался в тесные ряды врагов и, в несколько минут пробивал строй, разгоняя неприятеля в разные стороны, оставляя после себя горы трупов. За мою бесшабашность, храбрость и силушку, меня сделали народная молва героем - богатырем. Конунг произвел меня в сотники. Князь Ярополк одному мне разрешил отбирать лично в свой отряд воинов по своему разумению.

На дружеских пирах я потешил князя и дружину. Под стать себе я набирал новых воинов, изъявивших желание служить в моей дружине. Для них я придумал особое испытание: поднять одной рукой кубок с вином в полтора ведра, а затем выпить единым вздохом. Прошедших это испытание я подвергал еще одному: бил по голове в шутку дубиной из черного вяза. Кто выдерживал эти испытания, становился моими дружинником.

- У меня был хороший князь и хорошая дружина, - со вздохом и слезами на глазах произнес Василий Буслаев.- Затем опустив голову, он тихо заплакал. Но потом, справившись со своей минутной слабостью, сказал:

- Жизномир, друг и брат мой, не нужен я земле русской. Как мне надоело от безделья пить и озорничать, драться на потеху с мужиками новгородскими, видеть осуждающие взгляды матери и людей. Уйду я, наверное, с оставшимися со мной тридцатью молодцами к царю византийскому или хану половецкому. Сослужу им хорошую службу или сложу там свою буйную голову: чует мое сердце, мало мне осталось жить. Нет, нет, Жизномир, не нужны князьям варяжским и отечеству богатыри русские! И тут он встал и, пьяно покачиваясь, подошел к пустующему трону конунга, схватил его и в ярости сбросил вниз с помоста. В тронном зале все замерли. Первым опомнился Добрыня. Он приказал страже схватить богатыря. После небольшой потасовки, Василию скрутили руки и бросили в тюремный подвал.


''Глава7.Заключение в княжескую темницу. ''

Стыдно сказать, а грех утаить, но мнение наших врагов о нас гораздо ближе к истине, чем наше собственное мнение!

До утра я не сомкнул глаз, переживая за судьбу Василия. В тереме стояла невыносимая жара и духота, после дневной жары и небольшого вечернего дождя. Я спустился в сад. Легкий ветерок окутал меня приятной ночной свежестью от влажной земли, мокрых листьев и свеже умытой зелени. В беседке я немного вздремнул…

Как только наступил рассвет, я отправился на княжеский двор, чтобы повидать Буслаева и переговорить с князем. Зная импульсивный характер конунга, я боялся его гнева и скорого суда. Но к Василию меня не допустили, так как его охранял мой злейший враг Никодим, со сворой своих разбойников. Не допустили меня и к князю, у которого в это время находился Добрыня и Богомил. Я понял, что там решалась судьба Василия.

Совершенно не понимая, почему и зачем я это делаю, но я ощутил, как мое сердце пропускает удар за ударом. Мне казалось, что какая-то невидимая железная рука сжимает мою шею. И, словно, жилая избавиться от этого удушья, я оттолкнул двух стражников и ворвался в тронный зал. Передо мной предстала следующая картина: несколько стражников, навалившись на витязя, удерживали его, чтобы он стоял на коленях и не мог встать. Подле князя стояли Добрыня и Богомил и, что-то нашептывали конунгу.

Владимир, сделал знак стражникам, вбежавшим вслед за мной, чтобы они удалились, а меня подозвал к себе. Никогда раньше я не замечал в нем такой ледяной холодности и повелительной суровости по отношению ко мне, что у меня холодок пробежал по спине.

- Лес по дереву не плачет! На колени, предатель! - крикнул мне в гневе конунг.

- Ты с ним заодно! Мне все известно, что вы замыслили с Буслаевым!

Внезапно наступила тягостная тишина. Бояре, дружинники, писцы – все, кто находился в зале, замерли от выдвинутого мне обвинения. Мне показалось, что они слышат биение моего сердца. Но тут раздался истерический хохот Василия Буслаева:

- Боже великий! И этот человек правит нашим народом! Во всем он видит только предательство! Горе, горе нам, - в сердцах произнес богатырь.

- Уезжайте, князь, в свою страну. Вы, варяги, не достойны править таким народом, как наш!
Последние слова витязя хлестнули, словно удар бича, что конунг вздрогнул. Видно богатырь совсем вышел из себя и потерял всякий страх, если посмел таким тоном говорить с каганом. Я никак не мог понять, чего он добивался? Неужели он, наивная и чистая душа, надеялся, что князь Владимир так просто оставит трон, который он так сильно добивался, и. за который было пролито столько невинной крови? Какая глупость! Достаточно было посмотреть витязю на его побледневшее лицо, трепещущие ноздри и сжатые челюсти, чтобы убедиться, что князь на грани взрыва.

И действительно, передернув плечами, конунг перешел на крик:

- Я уважал тебя, Василий, за храбрость и богатырскую силу, любовь к тебе народную, но ты, безумец, и совсем пропил свои мозги, раз совершаешь такие поступки, как вчера и говоришь такие крамольные речи. Более того, втягиваешь в заговор и измену Жизномира. Покинь мое княжество и скройся с моих глаз, пока мое терпение не истощилось окончательно.

- Нет! - сказал твердо Василий, - это моя земля и не куда я не уйду; здесь я родился, здесь и умру! Но не раньше, по меньшей мере, пока вы не услышите то, что хоть один раз в жизни должны услышать, прежде чем ваша гордыня и оскорбленное себялюбие низринет вас и ваших лизоблюдов, в бездну моего несправедливого смертоубийства. С этими словами, Василий одним движением плеча сбросил с себя державших его стражников, поднялся с колен и невозмутимо продолжил свою речь:

- Вы, Рюриковичи, некогда подобрали под себя дикие славянские племена: взяли под свое крыло и защитили от недружеских племен; вы нас объединили и поставили как-то на ноги: вымыли, вычистили, научили торговать; вы Русь возвеличили и сами с ней возвеличились.

- И, что же изменилось?- высокомерно спросил конунг. Витязь горько усмехнулся и продолжил:

- Все изменилось в тот день, когда ты, князь, перестал ей служить, и заставляешь Русь служить тебе и твоим разбойникам дружинникам-варягам. Ценой преступления ты стал князем киевским, обложил непомерной данью славянские племена, нещадно их истребляешь за непокорность, торгуешь, как скотом пригожими девицами-славянками, отнимаешь бессмысленными войнами у страны ее лучших сыновей. Ничего не делаешь для обустройства городов и городищ, образования и просвещения народа, искоренению язычества, как оплота дикости и варварства, как это пыталась делать твоя бабка и твой покойный брат.

- Довольно! Бледный от гнева, со сжатыми кулаками, князь соскочил с трона и подошел к витязю:
- Вашу наглость можно сравнить только с вашим безумием. Чего вы добиваетесь? Это, что заговор против меня?

- Побойтесь Бога, князь! Какой заговор? Не из чести переносят вести! – и Василий беззаботно рассмеялся в лицо князю.

- Вы плохо знаете наш народ и забыли, чем кончил твой дед князь Игорь на земле древлянской. Такая участь ждет и тебя, князь киевский, если ты продолжишь править так бездарно нашими славянскими народами. Этого князь уже не мог стерпеть. Он приказал Никодиму:

- Возьмите под стражу этих людей! Они заговорщики и посягают на княжескую власть. Пусть их запрут и хорошо охраняют. Я позднее решу их участь.

Нас схватили и поволокли в подземелье. Мы не сопротивлялись и не просили пощады, так как мыслили одинаково, только я не посмел высказать об этом кагану в глаза, как этот отважный витязь.

Оказавшись в темном подвале, мы улеглись на солому и долго лежали молча. Вскоре стало темнеть. И тут я почувствовал взгляд Василия. Он смотрел на меня и улыбался. Первый раз в жизни в глазах его не отражалась тоска, а лицо было спокойным:

- Как ты думаешь, друг мой, в какой день недели нас казнят? Главное не в понедельник! Для меня – это тяжелый день! Не хотелось бы мне, чтобы так не весело начиналась неделя. - Улыбнувшись грустно витязю, я сказал ему в том же тоне:

- Не переживай, храбрый витязь, я замолвлю за тебя, безбожника, слово перед нашими Богами ! Мы, не совсем весело рассмеялись и тут же уснули.[url][/url]

Любой глупец может критиковать, осуждать и выражать недовольство кем-то. Многие из нас так и делают! Только проявив понимание, снисходительность и непредвзятость к людям, – мы можем возвыситься над глупцами!

В наши времена тюрем не было. Обычно пленников содержали в глубоких земляных ямах или небольших подвалах. Нас бросили в подвал, который находился в глубине двора княжеской усадьбы, и приставили охрану из старшей дружины во главе со свирепым, как черт, Никодимом. Держали нас и кормили, словно, преступников, достойных смертной казни, в которой, собственно, никто и не сомневался. Эти слухи распространяли мои и Василия недруги. Особенно поусердствовали в этом деле Никодим и Богомил.

Мы спали на соломе и перебивались первое время хлебом и водой. По поводу своего ареста я не знал, что и думать. То я представлял себе, что меня заточили за дружбу с Василием в назидание другим, то мне казалось, что, побуждаемый какими-нибудь политическими соображениями, Владимир приказал меня посадить под стражу, как иной раз поступают правители со своими преданными слугами и любимцами.

Нет, наверное, на свете человека, который избежал бы суда: своей совести, людского, Божьего или своего государства. Мы все любим судить и рядить, но только не миловать! Понаблюдайте за людьми, собою и государством. Поучительны будут для вас эти наблюдения. Друзья мои и любимые враги, не стоит давать даже незначительного повода никому давать повода судить вас! А не то ваши друзья и враги растерзают вас в клочья!

В то время как я терзался всевозможными догадками, Василий Буслаев был спокоен и даже весел. Он видел, что я время от времени придаюсь отчаянию и замыкаюсь в себе, то тут же начинал надо мной шутить или рассказывать очередную смешную байку.

- Жил один мужичёк со своею супругою и были у него друзья-пьяницы.И ведь так напивался, что на утро ничего не помнил. Жена терпела ,да терпение лопнуло. Понять её можно: друзья друзьями, но напиваться-то до беспамятства, зачем? И, причём, постоянно. Однажды, когда в очередной раз принесли мужа пьяного в стельку домой, взяла она большой огурец и засунула мужу меж ягодиц и одетого уложила спать на топчан. Что было с мужиком на утро, нетрудно догадаться. Вот только с той поры пить он перестал, да и с друзьями теми завязал отношения.

Только закончив одну историю, Василий сразу же начинал другую:

- Поле. Три богатыря на лошадях. Добрыня Никитич:

- Что-то стало холодать...Илья Муромец, приложив ладонь козырьком, осматривает степь: - Нигде девок не видать...- Алёша Попович, хватаясь за оружие:

- Не дам мою кобылу мучить!

- Ну, что, мой юный друг, как тебе варяжская милость? То ли еще будет! – тут же переводил разговор неожиданно на другое. И, видя, как у меня начинают наворачиваться слезы, стал меня утешать с иронической усмешкой:

- Господин арестант, не надо так сокрушаться. К чему принимать так близко к сердцу невзгоды жизни? Вы молоды, удачливы; пройдут мрачные дни и наступят ясные. Вернетесь к своему конунгу. А в ожидании – кушайте на здоровье хлеб-соль его светлости. И тут неожиданно задал мне вопрос:
- Знаешь, что такое русская мечта?

- Нет !- Ответствовал я.

- Все варяги убираются в Норегу, зажав под каждой мышкой по боярину!

Сказав эти слова, он засмеялся и довольный растянулся на соломе и тут же спокойно заснул.
Тем временем наступила ночь, Я долго ворочался и не мог заснуть. Мое внимание привлек шум за дверью. Двери темницы отворились, и мгновение спустя в помещение вошел человек со свечой в руке. Он приблизился ко мне и сказал:

- Жизномир, не узнаешь старых друзей? Я опешил. Передо мной стоял Любомир Нарышкин. Мы крепко обнялись и трижды по русскому обычаю облобызали друг друга. Вы не можете представить себе, как я был рад этой встрече! Мы разложили на столе принесенные боярином продукты, вино, потом разбудили Василия и до самого утра проговорили о нашем аресте и делах житейских.

Мы узнали, что нас обвиняют в заговоре против конунга. Но мало кто в это верит. Охране строжайше приказано, чтобы мы ни с кем не говорили, спали на соломе и питались только хлебом и водой.
Любомиру удалось подкупить стражу и начальника охраны, который остался за Никодима, который был в отъезде. Нарышкин пообещал за нас похлопотать перед Юлей, так как она единственная имела влияние на конунга. Еще он обещал нас навещать при удобном случае и передавать продукты. На этом мы расстались.

Встреча с Нарышкиным несколько меня успокоила и вернула мне бодрость духа. Потом нас навестили мои друзья Стоян, Братонежко, Шибалко, которые предлагали мне устроить побег.Я, конечно, отказался. Затем пришел отец Михаил, который прочитал нам часовую проповедь о смирении, от которой мы чуть не заснули. После его ухода мы предались сну.

Мы проспали с Василием до обеда и проснулись в прекрасном расположении духа. Плотно пообедали остатками роскошного ужина, мы разговорились. Василий начал рассказывать о своих походах на половцев, печенегов и других врагов русской земли. О своих подвигах он не распространялся. Особенно потешался над подвигами Ильи Муромца и любовными приключениями Алеши Поповича, когда последний обманом соблазнил жену Добрыни, сказав ей, что воевода погиб.

Вскоре наш разговор был прерван появлением стражи и старого волхва Богомила. Волхв принялся нас уговаривать признаться в заговоре против конунга, покаяться в содеянном. Дескать, князь справедлив и великодушен, и простит наши преступления. Мы, как сумасшедшие, в один голос расхохотались. Богомил выскочил из темницы, как угорелый.

Проходили дни и ночи. Никто к нам не приходил. Казалось, что о нас забыли. Лишь один Нарышкин не забывал о нас, передавая продукты и короткие записки со словами поддержки. Так прошел первый месяц нашего заточения, полного неизвестности и переживаний.

Первый месяц заточения мне дался нелегко. Самое главное - надо было как-то убить время. Одни беседы с Василием и сон не помогали. Кстати о сне. Вначале я плохо спал по ночам и совсем не спал днем. Понемногу ночью дело наладилось, и я даже научился у Буслаева спать днем. Спали мы с ним по шестнадцать, по восемнадцать часов в сутки.

Василий Буслаев держался стойко. С тюремщиками держался гордо и презрительно, что те заискивали перед ним и выполняли все его тюремные прихоти: заменить солому, принести свежей воды, убрать в темнице, принести чистое белье и т.д. Они страшно боялись его. Более того, под большим секретом они сообщили нам, что дружина Буслаева в полном составе прибыла из Новгорода и буйствует на улицах Киева, требуя у киевского веча освобождения своего предводителя, грозя сжечь город. Конунг попытался их усмирить и послал старшую дружину. Но те начали брататься с новгородцами, а потом бражничать до утра, нагоняя страх на бояр и сановных людей из княжеского окружения. Я сразу понял, что дело принимает серьезный оборот, и, действительно, может принять форму заговора, если дело пустить на самотек. Надо было срочно, что-то делать, чтобы не допустить смертоубийства на улицах Киева. Ситуация усложнялась еще и тем, как я узнал от стражников, на Русь напали печенеги. Я решил воспользоваться данными обстоятельствами и, кажется, все предусмотрел. Хорошо зная характер князя Владимира, Василия Буслаева, влияние Добрыни и Юлии на конунга, настроение влиятельных бояр и жителей города, я тайно от Василия встретился в гриднице с боярином Нарышкиным. Я попросил его убедить сначала близкое окружение князя, а потом его самого - услать с киевской ратью новгородских разбойников на войну с печенегами. Если они, вдруг, откажутся, то я уговорю Василия, чтобы он посодействовал нам в этом вопросе. Все у нас получилось. Правда, Буслаев долго противился дать команду дружине, когда та категорически отказались отправляться на войну без своего воеводы. Но долг перед Отечеством взял верх над обидами витязя на князя киевского, и он отправил свою дружину на печенегов.




''ГЛАВА 9. ЖЕРТВЕННОСТЬ БОГДАНЫ.''


Если ты поднялся над толпой – все равно тебя осудят, как бы ты ни поступал. Тебя будут проклинать, если ты это сделаешь, и проклинать, если не сделаешь. Никогда не надо тревожиться о том, что скажут люди, если в душе ты уверен, что поступаешь правильно. Тебя в любом случае осудят, но и быстро об этом забудут.

Люди совсем не думают о тебе или обо мне, и их совершенно не волнует, что о нас с вами говорят. Они заняты только собой и думают только о себе любимом утром, в обед и вечером. И, вообще, каждую минуту! Их в тысячу раз больше волнует собственная небольшая головная боли, чем известие о вашей или о моей смерти.

Обида и врожденная порядочность требовали от меня уведомить боярина Нарышкина и Богдану о моих намерениях и дальнейших планах, связанных с браком. Я сразу же после прибытия в Киев сообщил этих порядочных людей о том, что я собираюсь жениться на другой девушке, и освобождаю боярина от данного им слова. Конечно, я соврал - речь о моей женитьбе не шла!

Однако, когда по Новгороду распространился слух о том, что Василий Буслаев и я брошены в темницу, то боярин срочно засобирался спасать меня. Вместе с ним поехала и Богдана. Нарышкин всячески пытался образумить свою племянницу по поводу дальней и опасной поездки, но Богдана была не преклонной.

Несмотря на скромность, подобающей девице, Богдана, с тех пор как ее представили к княжескому двору, и ей исполнилось семнадцать лет, взяла за правило ни о чем и ни кого не расспрашивать, а только прислушиваться в обществе к разговорам. Так она узнавала репутацию всех молодых людей, домогавшихся ее руки. И что же? Она лишний раз убедилась в том, что я в сердечных делах был легкомысленнее всех молодых людей при дворе. Так считала она.

Богдана отличалась большой рассудительностью. Она ни разу за свою короткую жизнь не могла упрекнуть себя в каком-либо опрометчивом поступке, а теперь ее поведение было верхом безрассудства. Она, скромная девушка, приехала спасать меня, легкомысленного ветреника. Легко представить, как девушка страдала, когда ей рассказывали о моих любовных приключениях.
Ужасные упреки совести терзали Богдану. Каждый день, бывая на княжеском дворе, ее единственной мыслью было - что со мной будет? Она была на гране безрассудства, когда каждые две недели слышала о смертной казни Василия Буслаева и меня. Слухи эти доводили Богдану до отчаяния.
В юном характере Богданы, были две своеобразные черты: однажды пожелав что-нибудь, она уже не отказывалась от своего желания; приняв какое-нибудь решение, она уже не подвергала его обсуждению. Она решила спасти меня, соблазнив князя Владимир, который с вожделением смотрел на нее.

С этого момента у девушки появилось какая-то нервная веселость. Ужаснейшие упреки совести терзали Богдану только до той минуты, как она приняла это безрассудное решение. Теперь, о чем бы она только не думала и не смотрела - у нее всегда было ощущение своей полной зависимости от князя. Я склонен думать, что причиной такого безнравственного самопожертвования является сила воображения русской женской натуры, которой нет ни у одной другой женщины мира.
Богдане, конечно, не стоило большого труда сделать так, чтобы князь Владимир пригласил ее на ужин. Она прекрасно понимала, что она не первая женщина, затронувшая сердце конунга. Владимир, обожал своих жен, Юлию и Рогнеду, но постоянно изменял им. Такова сущность мужчин, потребность в переменах, не преодолимая склонность к новым ощущениям, даже когда он страстно влюблен. Таким, собственно, был и я.

Отправляясь на княжеский двор, в дверях дома Богдана столкнулась с дядей. Боярин был удивлен видом и душевным состояние своей племянницы.

В этот момент она была неподражаема. Легкий сарафан красиво облегал ее юное тело, особо выделял ее высокую грудь. Ее волосы, спускающиеся локонами по плечам, были перехваченными тугой ниткой из жемчуга; на маленьких ногах, обутых в сандалии, блестели золотые пряжки. Щеки розовели, как цветок, а томные, нежные глаза, были скромно опущены, но на глазах и в ямочках на щеках трепетала улыбка. Нарышкин был сильно удивлен, увидев ее одеяние. Он нахмурил брови и заметил:

- Зачем ты так оделась, Богдана? Трапеза, не время и не место для женского тщеславия!

- Не сердись дядя, – кротко ответила Богдана, зардевшись, - не каждый день нас приглашает в гости князь киевский.

- Хорошо, хорошо, – ответил Нарышкин, - устремив свой удивленный взгляд на племянницу – Иди, но не возвращайся поздно.

Как мне рассказывала Богдана, князь Владимир встретил ее ласково и с вожделенным взглядом. Его взгляд ценителя ощупал дивное лицо, с переливающимися розовыми тенями от огня в большом камине, как огонь погладил высокую изящную шею, гордую грудь, широко полуоткрытую и подчеркнутую кружевами и шелком. Это был взгляд жадный и грубый, взгляд барышника на красивую молодую кобылку. Он оценивал и раздевал одновременно, являя желание такое обнаженное, такое примитивное, что щеки девушки порозовели. Вместе с тем, князь проявил себя великолепным хозяином, тактичным и предупредительным. За ужином конунг говорил очень мало, предпочитая пить вино, и довольствоваться в перерывах, созерцанием своей гостьи, которая была невыразимо прекрасной.

Князь наполнил два полных кубка вина и торжественно произнес:

- Я пью за вас, Богдана, и вашу красоту!

- А я, - ответила девушка, - за великого князя киевского!

Они выпили, не спуская друг с друга глаз, Владимир снова наполнил кубки. Богдана засмеялась и заметила:

- Осторожно, государь! Не заставляйте меня слишком много пить, если только… Вы не предложите какой-нибудь другой тост.

- Справедливо! Он снова поднял свой бокал, но на сей раз без улыбки, и даже с какой-то впечатляющей значительностью произнес:

- За вашего дядюшку и моего друга!

- Прекрасный тост! – ответила Богдана.

- За моего дорогого дядю, чья заботливость и нежность ко мне не измены! Они дружно выпили.
Со вздохом, похожим на легкое рыдание, Богдана заговорила о том, что у нее тоже был друг, а теперь он в темнице и ему грозит смерть:

- Государь, я знаю, что не должна вас спрашивать, но я хочу знать о дальнейшей судьбе Жизномира.
Вдруг, князь резко встал, остановился перед девушкой и зло бросил:

- Этот негодяй, Жизномир, кто он вам? Ваш любовник?

Богдана глубоко вздохнула, и, стараясь сохранить спокойствие, видя, с каким вниманием он вглядывается в ее лицо, надеясь, видимо, на взрыв притворного негодования, которому так часто прибегают влюбленные женщины.

Богдана ловко избежала приготовленной ловушки, и, откинувшись назад, тихо рассмеялась:

- Князь, вы прекрасно обо всем осведомлены! Я отказалась выходить замуж за Жизномира.

- Так зачем же тогда вы приехали в Киев, и интересуетесь его судьбой? - в недоумении спросил князь.

Пронзившая сердце Богданы боль невольно подтвердила ее привязанность к этому ветреному мужчине. Она на мгновение закрыла глаза, чтобы удержать слезы и не показать перед Владимиром свою слабость. И тут она отчетливо поняла, какие взаимоотношения связывают Жизномира с князем Владимиром. В ней поднялась волна отвращения и негодования. Она уже достаточно насмотрелась и хорошо изучила нрав и поведение сильных мира сего, их холодную жестокость, полнейшее отсутствие совестливости, сладострастие, ненависть, с которой они преследовали все, что, в какой-то степени касалось их власти. Она нашла в себе силы, чтобы спрятать в глубине души это отвращение и с кокетливой улыбкой на лице возмущенно произнесла:

- Государь, что за вздор? Неужели вы меня ревнуете? И тут же рассмеялась. Князь распалился и в запале крикнул:

- Богдана, поклянитесь, что вы, не его любовница? Богдана ощутила в голосе конунга дрожь горькой ревности и поняла, что его необходимо убедить в обратном, если она хочет спасти Жизномира. Грациозно, поведя прекрасными плечами, она игриво проговорила:

- Князь, я девственница! Клянусь вам! Вскоре, я отправляюсь в Константинополь, в женский монастырь, где стану невестой Бога.

Тяжело дыша, конунг напряженно смотрел на нее, словно хотел, что-то прочесть в глубине изумрудных глаз, безумных и чарующих, как море. Богдана почувствовала, как в князе Владимире что-то расслабилось, дрогнуло…

- Идем! – сказал конунг повелительно.

Он взял ее крепко за руку и увлек в соседнюю дверь, где находился его кабинет. Не отпуская ее руки, конунг направился к столу, заваленному бумагами и папками из телячьей кожи. Даже не присев, он достал лист бумаги, и нервным почерком написал несколько предложений. Затем размашисто расписался и поставил печать.

- Вот! Вам достаточно только предъявить начальнику охраны Никодиму сей документ, как в тот час Жизномир получит свободу.

Порозовев от радости, Богдана взяла драгоценную бумагу и спрятала ее в потайном кармане сарафана.
- Я бесконечно признательна вам, - пылко сказала она, - но… могу ли я спросить, князь, что будет с Василием Буслаевым?

- Сударыня! Вы переходите все границы! - раздраженно заметил конунг.

И тут Богдану прорвало. Не способная больше сдерживать свои чувства по поводу вопиющей несправедливости она дала волю своему негодованию, и выразилась с таким явным, таким ледяным презрением, что конунг побледнел:

- Князь, вам ваши советчики оказывают плохую услугу, призывая расправиться с народным любимцем Василием Буслаевым. Это может кончиться народным бунтом. Более того, от вас откажутся другие русские богатыри. Подумайте, с кем вы останетесь: с сбродом никчемных людей, жадных до почестей и богатств, но не верных вам сердцем? Умоляю, подумайте об этом!

Князь рухнул в кресло и с мрачным видом уставился в одну точку. Богдана посмотрела на дело рук своих. Этот человек, безусловно, обладал организаторским гением, он был великий колонизатор, но вместе с тем, раздражительный, беспокойный, себялюбивый и именно с этих сторон он оказался более уязвим, чем она могла надеяться.

Князь ушел в себя, и, казалось, совершенно забыл о ней. Богдана не знала, что ей предпринять; в ее платье был спрятан и жег ее тело приказ об освобождении Жизномира. Теперь ей хотелось поскорее покинуть княжеский двор. Его молчание показалось для нее вечностью. Богдана не выдержала и кашлянула.

- К-хе – к-хе! Государь, - сказала она тихо, - я сожалею, что нарушаю ваши размышления, но уже поздно, и… Она не закончила фразу, Владимир вскочил и, как человек заблудившийся, растерявшийся, испытывающий сомнение неожиданно произнес:

- Не покидайте меня! Не оставляйте меня одного теперь. Я не хочу страдать от одиночества сегодня ночью, - и, добавил, - вы удивительная девушка, мне кажется, что наши боги послали вас ко мне. Может быть, вы только представляетесь женщиной? Может быть, вы на самом деле добрый ангел, самый прекрасный из всех? Ангел, с восхитительными глазами, очаровательный и добрый в оболочке соблазнительного женского тела!

Теперь он был совсем близко к ней, и вдруг его руки соскользнули с плеч и замкнулись на талии у бедер. Внезапно, испугавшись, она увидела прямо перед собой искаженное лицо конунга, его затуманенные желанием темные глаза. Она попыталась оттолкнуть его:

- Прошу вас, князь, пустите меня! Я должна уйти, должна вернуться…

- Нет, вы не вернетесь! Этой ночью, во всяком случае. Сегодня вы должны спасти меня от самого себя:
- Не преувеличивайте, - со смехом сказала Богдана.

- Вы не можете понять, что избавили меня от худшего, чем смерть… На мне могла быть кровь невинных людей и, особенно, брата. Проклятье!

Он не договорил. Объятия сжались крепче, и Богдана в смятении почувствовала, что она не в состоянии бороться с ним:

- О, Боже! - прошептали ее губы. Она перевела дух.

- Но о чем вы говорите? Я не понимаю…

Богдана никак не могла понять, какое отношение имеют эти слова к приступу грубого мужского желания.

- Богдана, милая, даже не пытайся… Ты не сможешь понять, подари мне эту ночь, только ночь, и потом ты будешь свободна. Я отдам тебе все, что ты захочешь. Позволь мне любить тебя!

Он сжал ее так сильно, что ей показалось, будто у нее хрустнули кости, но в тоже время его губы дарили ее телу почти не выносимую сладость. Словно комок застрял в горле у Богданы. Она вне себя от ярости и стыда, внезапно поняла, что у нее нет ни какого желания сопротивляться. Ведь она впервые ощущала мужскую ласку, наслаждение любовью. И ей этого безумно хотелось.
Ласкающий рот скользнул по щеке, нашел ее сами собой приоткрывшиеся губы. Сердце молодой девушки билось так, что казалось, что он его слышит, а когда его рука исподтишка наткнулась на нежную округлость груди и взяла ее в плен, она почувствовала, что ноги ее подкашиваются. И тут конунгу не составило большого труда слегка подтолкнуть ее к крытой толстой парчовой ткани кушетки, стоящей возле рабочего стола.

Он выпустил ее из своих объятий, чтобы осторожно уложить, и, быстро повернувшись, задул свечу. Кабинет окутал мрак. В ушах Богданы гудело, все тело горело, как в огне, но приятная истома разливалась по всему ее телу. Тут руки князя стремительно освободили ее от платья и лихорадочно забегали по всему ее телу.

Владимир больше ничего не говорил. Только руки его ласкали ее грудь, живот, бедра, задерживаясь на каждом новом открытии, затем возобновляли их раздражающую деятельность, и Богдане казалось, что она сходит с ума. Все ее тело пылало и взывало, готовое запеть в самом языческом из дуэтов… И тут, она жадно привлекла его к себе.

Приподнявшись, Богдана обвила руками шею Владимира, нашла губами его рот и упала на подушки, задыхаясь от счастья и уже испуская стоны под тяжестью этого тела, готовность которого соединиться с нею она ощущала. Торопясь утолить неизведанное желание, слишком долго сдерживаемое и резко пробужденное, она полностью раскрылась - рассоединив и согнув ногу, но ничего не произошло. Воцарилась тишина. Тишина гнетущая, пугающая.

Тяжесть, придавившая тело юной девушки, исчезла, и вдруг в непроницаемом, глухом мраке послышался голос князя Владимира:

- Прости! Нет! Не могу, не могу! Он брат, он же тебя любит! Я не должен так поступать!

Богдана мгновенно вскочила, на ощупь нашла угол стола, подсвечник, а рядом с ним кремень. Дрожащими руками высекла огонь и зажгла свечу. Первое, что увидела Богдана – это смятый сарафан, небрежно, брошенный возле ножки кушетки, неуютные и холодные стены кабинета и уродливую тень сидящего в кресле конунга. В бессильной злобе неудовлетворенного желания, она схватила измятое платье, чтобы скрыть свою трепещущую наготу, стараясь обрести нормальное дыхание и успокоить беспорядочное биение сердце. Ее взгляд невольно остановился на Владимире.

Сидя на краю кресла, с локтями на коленях и закрыв лицо руками, он чуть не рыдал. Могущественный конунг казался в эти минуты более несчастным и жалким, чем самый голодный нищий, встречающийся на каждом шагу его княжества. Владимир резко опустил руки, открыв искаженное ненавистью лицо, что девушка испугалась.

- Прости меня, милая Богдана! Рать стоит до мира, ложь до правды!- сказал он виновато.
- Я чуть не совершил подлый поступок: хотел соблазнить любимую девушку родного брата и тем самым отомстить ему за то, что он дружит с моими врагами, которые меня люто ненавидят, однако наши боги не дали мне так низко упасть. Я знаю, что мой брат, Жизномир, тебя безумно любит, и я был бы несказанно рад вашему браку.

Богдана была в полной растерянности. Это она пришла соблазнять князя, чтобы спасти жизнь этому благородному ветренику. А он, оказывается еще и брат конунга. Более того – ей захотелось любви конунга. Она ее безумно хотела! Краска стыда залила ее лицо, и она еле слышно прошептала:
- Как брат?

Все очень просто! Давно, очень давно, под Новгородом, мой батюшка встретил милую и юную девушку, будущую мать Жизномира. Они полюбили друг друга. Заботы о княжестве, бесконечные походы за данью, войны на многие годы разлучили их. Мой отец долго не знал, что у него есть сын, а когда узнал, то было поздно - ее выдали замуж за хорошего человека. Мой отец наказал Добрыне позаботиться о Жизномире, если вдруг с ним, что-либо случиться. Вот такая история!

- А Жизномир знает обо всем этом? - с еще большим удивлением спросила девушка князя. Конунг весело и от души рассмеялся:

- Представляю, какое у него будет лицо от такого известия!

И тут Богдана поняла, что Владимир искренне любит Жизномира, но почему-то опасается к себе приближать. И тут Владимир подтвердил ее догадки. Он повелительным тоном приказал девушке:
- Сударыня, хочу, чтобы вы о нашей тайне пока некому не рассказывали. Всему свое время. Если хотите – это государственная тайна. С этими словами конунг тепло попрощался с девушкой и тот час приказал Стояну, охранявшему его покои, проводить ее домой.

Богдана, печальная и вся подавленная последними событиями, вернулась домой. Конечно, она радовалась предстоящему освобождению Жизномира, но ее безумно мучил стыд за то, что она возжелала конунга. До самого утра она не могла заснуть. Горечь стыда и раскаянья наполнили ее душу. Она долго молилась перед образом святой Богородицы, но облегчения не наступало. Наверное, не было больше на свете человека в этот момент, столь убитого горем и стыдом, как она в эту ночь. Ее чистое и благородное сердце вопрошало:

- А что дальше? Что делать? Люблю ли я Жизномира? А может быть, я люблю князя Владимира?
Она тяжело вздыхала и горько плакала, не находя ответа на свои вопросы. К утру, Богдана приняла решение – уйти в монастырь и никогда не видеться со мной. И тут же дала клятву святой мадонне.
- Святая матерь божья! Земно кланяюсь тебе за то, что осенив покровом своим, ты уберегла меня от девичьего бесчестия и позора! Обещаю тебе, святая матерь божья, служить тебе и Иисусу Христу, сотворять милость без меры тому, кто попросит у меня жалости, правды и защиты.

Каждые два года, с изрядною периодичностью, на Русь приходили печенеги или половцы. И вот снова пришли печенеги из-за Сулы; Киевская рать выдвинулась к ним навстречу на Трубеж подле Переяславля. Князь Владимир пригласил в этот поход всех русских богатырей, но не один из них на его зов не откликнулся. Народные любимчики обиделись на конунга за то, что он держит несправедливо в темнице Василия.


Пир

Тогда князь бросил клич рыцарям удачи и обещал большое вознаграждение за этот поход. Те с радостью согласились. От войны к войне была их жизнь. В честь них киевский князь устраивал большие празднества. Им отвели лучшие жилища. Для их увеселения затевали праздники и пиршества, где столы ломились от яств и дичи. Заморские вина лились рекой… Прием, оказанный наемникам, сильно рассердил киевские и новгородские дружины. Однажды вечером, как это часто бывает среди стоящих бивуаком войск, во время игры в кости между киевским дружинником и наемником завязалась драка. Киевляне только этого случая и ждали. Кликнули на помощь своих товарищей: вся киевская рать поднялась, чтобы проучить грубиян-наемников. Привлеченные шумом рыцари удачи, прервав пиршество, высыпали на улицы города, где на них тотчас же напали люди из киевской рати. Завязалась драка. Эта пустячная стычка между союзниками обошлась обеим сторонам в десятки убитых и покалеченных. Особенно буйствовали в этой драке дружинники Василия Буслаева. Вооружившись тяжелыми дубовыми оглоблями и, прислонившись к стене спинами, они прикончили не менее полутора десятка рыцарей удачи.

Взбешенные и оскорбленные наемники хотели было вернуться домой, но конунг и Добрыня пообещали им удвоить вознаграждение за поход и они остались. Но они даже думать забыли о войне с печенегами и мечтали только о том, как перебить княжескую дружину.

Наконец решено было выступить в поход. Киевская рать выдвинулась к реке Трубеж подле Переславля.
Князь Владимир ехал во главе киевской дружины на своем любимом вороном жеребце, по кличке Лютый. Он был хмурым и чем-то недовольным. Всадники- копейщики шли плотными рядами держа свои копья, воткнутыми в нижний конец петли у стремени. На каждом копье был цветной треугольный флажок. В первой сотне – красный, во второй синий, в третьей пестрый, в четвертой черный, в пятой зеленый. В пяткиевских дружинников. Кони у них все были лохматые, с длинными гривами, а седла с высокой лукой. На седлах они сидели, высоко подобрав ноги и согнувшись, как дикая кошка перед прыжком. Колпаки у них были волчьи или лисьи. Среди них было много печенегов. Они шли воевать со своими сородичами, но им на это было наплевать. Они служили любому и убивали за вознаграждение. Таковы законы и превратности войны.

Вскоре противники встретились.Русские стали на одной стороне реки, а печенеги на другой. Печенеги, посмеивались, над громоздкостью киевской рати и их союзниками: многочисленными повозками с продовольствиями, походными кузницами, повозками с шатрами, котлами и прочей утварью. Их подвижное войско имело при себе одну лишь легкую поклажу: кожаные мешки с сушеным мясом и мукой, притороченные к седлу лошади. Они прекрасно довольствовались этими довольно скудными запасами и были мобильны и маневренны.
Кочевники не были притязательны в еде; муку они разводили водой из ручья и пекли из нее на раскаленных камнях лепешки, заедая их сушеным мясом. Обе армии построились друг против друга на разных берегах, но не одна из сторон, ни шла на сближение и форсирование реки, ибо, место для конного боя было очень не удачным; так простояли они друг против друга около месяца.

Поскольку, печенеги, видимо, не собирались менять выгодную позицию, а киевская рать не хотела давать бой, там, где трудно было развернуться, то противники оставались каждый на своей стороне реки, ожидая, кто первым оставит позицию. Дело ограничилось
мелкими вылазками пехоты, происходившими, главным образом ночью.

Одним словом, было не понятное противостояние - ни те и ни другие не смели перейти на сторону противную. Тогда князь печенежский подъехал к реке, кликнул Владимира и сказал ему:
- Князь! Выпусти своего мужа, а я - своего, пусть борются. Если твой муж ударит моим, то не будем воевать три года; если же наш ударит, то будем воевать три года.

Владимир согласился, и, вернувшись в стан, послал бирючей кликать клич по всем палаткам:
- Нет ли кого, кто б взялся биться с печенегом? И никто нигде не отозвался. На другой день приехали печенеги и привели своего бойца, а с русской стороны никого не было. Начал тужить Владимир, послал опять по всем ратникам, - и вот пришел к нему один старик и сказал:

- Князь-батюшка! Есть у меня один сын меньшой дома; с четырьмя вышел я сюда, а тот дна хозяйстве остался; с детства никому еще не удалось им ударить; однажды я его журил, а он мял кожу: так в сердцах он разорвал ее руками. Князь обрадовался, послал за силачом и рассказал ему, в чем дело; тот отвечал:

- Светлейший! Я не знаю, смогу ли сладить с печенегом; пусть меня испытают: нет ли где быка большого и сильного? Нашли быка, разъярили его горячим железом и пустили; когда бык бежал мимо силача, то схватил его рукою за бок и вырвал кожу с мясом, сколько мог захватить рукою. Владимир сказал:

- Можешь бороться с печенегом! На другой день пришли печенеги и стали кликать:

- Где же ваш боец, а наш готов! Владимир велел вооружиться своему, и вскоре оба бойца выступили друг против друга. Выпустили печенеги своего, великана страшного, и когда выступил боец Владимиров, то печенег стал смеяться над ним, потому что тот был среднего роста; размерили место между обоими полками и пустили борцов: тут они схватились и стали крепко жать друг друга; русский, наконец, сдавил печенега в руках до смерти и ударил им о землю; раздался крик в полках, печенеги побежали, русские погнали за ними. Владимир обрадовался, заложил город на броде, где стоял, и назвал его Переяславлем, потому что борец русский перенял славу у печенежского; князь сделал богатыря вместе с отцом знатными мужами.

Беспрерывные нападения степных варваров заставили Владимира подумать об укреплении русских владений с востока и юга.

- Худо, что мало городов около Киева, - сказал он и велел строить города по рекам Десне, Остру, Трубежу, Суле и Стугне; Владимир начал набирать туда лучших мужей от славян: новгородцев, кривичей, чуди и вятичей. В самом начале эти новые города были не что иное, как военные острожки, подобные небольшим укреплениям, необходимые для защиты от варварских нападений,Владимир набрал храбрейших мужей, способных для военного поселения. Так зарождались на Руси новые города.

Пограничные города Южной Руси получили народонаселение с севера, которое, как видно, считалось храбрейшим. Следовательно, северное народонаселение дало средство князю к подчинению себе югу, оно же дало им средство и к защите южных русских владений от степных варваров; характер народонаселения восточной и южной окраины, или украйны: изначала это сбродное, созванное отовсюду народонаселение из самых удалых людей; отсюда объясняется отчасти и казачество на юге, и беспокойный дух северского народонаселения, ибо сюда беспрерывно подбавлялись новые толпы подобных людей. Из самых близких к Киеву городов были построены Владимиром Василев на Стугне и Белгород на Днепре; Белгород он особенно любил и населил его: - ----От иных городов много людей я свел в него,- сказал мне как-то князь с гордостью. Конечно, жители привлекались на новые места особенными льготами; лучшие, т.е. самые удалые, которым скучно было сидеть дома без свойственного им занятия, разумеется, привлекались на границу, кроме льгот, еще надеждою беспрестанной борьбы; кроме того, жителям бедного севера лестно было переселиться на житье в благословенные уголки украинские.



''ГЛАВА 11. МОЕ НЕОЖИДАННОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ, ТЯЖЕЛАЯ БОЛЕЗНЬ ДЯДИ И ЕГО ЧУДЕСНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ.''

Как не странно, но мы, зачастую, в большинстве своем, интересуемся другими людьми только тогда, когда они интересуются нами…

После ухода князя в поход, мой верный друг Любомир Нарышкин принес приказ конунга о моем освобождении. Конечно, я тогда еще не ведал, кому обязан был своим освобождением. Более того боярин не обмолвился даже словом, что вместе с ним в Киеве находиться и Богдана. Еще я заметил, что радуясь искренне моему освобождению, его что-то гнетет. Он был весь не в себе. Я решил про себя - позже с ним поговорить.

Приказ о моем освобождении вызвал у Никодима приступ ярости и негодования. Он рвал и метал и не хотел меня отпускать. Василий же радовался за меня, и, как всегда, надо мной подшучивал:

- Сколько тебе я еще песен не пропел, мой юный друг, сколько былин не рассказал, но да ладно, какие наши годы, даст бог, свидимся! – Я со слезами на глазах обнял витязя и трижды его облобызал.

- Сударь! Переложим печаль на радость, - прощаясь со мной сказал В. Буслаев. - Мне крупно повезло, что больше месяца я имел удовольствие общаться с вами, лежа на соломе, но наступила минута расставания. Вы, в заключении, вели себя достойно. Я старался сочувствовать вашим несчастьям, и вы пытались не отчаиваться. Запомните – никогда в жизни не надо отчаиваться, особенно, когда добиваешься высочайших милостей. Возможно,однако, что недалек час, когда вам сторицей воздастся за все ваши труды и старания. И тут, вполне серьезно заметил:

- Жизномир! Не старайтесь превозносить свое усердие и свою преданность правителю; рискуя жизнью за родину, вы только исполняете свой долг. Слава, сопровождающая подвиги доблести, является сама по себе достойной наградой и должна доставлять удовлетворение, в особенности русскому человеку. И если вам ее пожалуют, то вы будете обязаны этой милости исключительно великодушию своего правителя, которому угодно почитать себя в долгу перед теми подданными, кто служил государству верой и правдой. И в этом ничего постыдного нет! Убогая гордость – дьяволу потеха. Дерзайте!
Скажу честно - мое неожиданное освобождение вызвало во мне двоякое чувство: с одной стороны все правильно – я не виновен, а с другой – почему не дают свободу Василию? Он так же не виновен, как и я, но почему такая несправедливость? Одним словом - в знак солидарности с правдой Василия Буслаева я решил остаться в темнице. На что Василий мне сказал:

- Ты безумец, Жизномир! Зачем тебе гнить в темнице? Это глупо и неразумно. Его поддержал Нарышкин. Я был в растерянности. И тут же Василий рассказал мне новую смешную байку. - Как–то рвет плотину у одной деревни после дождя! Паника, эвакуация идет. Проходит мимо лодка с мужиками по затопленной улице, смотрят на трубе дома сидит дед. Кричат ему:

- Дед! Слезай, затопит ведь! - А дед им отвечает:

- Не надо сынки меня спасать. Я всю жизнь праведником прожил, так что Господь меня спасет! -Покричали мужики еще немного, да и уехали. Сидит дед на трубе, а вода все выше! Уже под крышей хаты плещется. Тут, словно чудо! Вторая лодка со спасателями плывет. Кричат оттуда деду:

- Ты чего дурак старый сидишь там?! Слезай! - А дед отвечает:

- Не надо сынки спасать меня, я праведником всю жизнь прожил, Господь меня спасет. -Покричали ему с лодки не долго, да и уплыли. Сидит дальше дед. А вода совсем высоко! Уже до трубы дошла! Дед ноги поджимает. Тут о чудо! Поднимает дед башку, а к нему подплывает плот с людьми.

- Дурак старый! Перебирайся на плот. Утонешь ведь! - А дед знай свое рубит:

- Не надо спасать меня, я праведник меня Господь спасет!- В итоге утонул дед...

Тут вспышка света! И предстал он пред очами Господа! Набрался дед храбрости, и спрашивает у бога:

- Господи! Я всю жизнь был праведником, молился, мухи не обидел! Почему же не спас ты меня? -Посмотрел на него господь грустно... И молвил:

- А кто, по-твоему, дурак ты старый, посылал к тебе мужиков. Так не уподобляйся же, Жизномир, тому деду...

В конце концов, они меня уговорили. Я сердечно попрощался с друзьями и тут же отправился в Берестово повидать дядю, который, как мне сообщили, был тяжело болен и хотел меня видеть. У него определилась лихорадка, а от этого, в свою очередь обострилась подагра. Сыграл свою роль и мой арест. Дядя сильно за меня переживал, что совсем слег в постель.

Впервые за всю свою жизнь, которая была у него совсем не короткой, прибег он к лекарям, приказав позвать своего коллегу знахаря-волхва Саву, по кличке Гиппократ, который лечил людей иноземными современными методами и этим сильно гордился. Когда об этом узнала Акулина, сиделка дяди, то она долго охала и умоляла Добрушку сначала позвать душеприказчика, а уж потом идти за этим доктором смерти, ибо после его лечения мало кто выживал.

Я хорошо знал этого шарлатана. Это был высокий человек, сухой и бледный, который уже, по меньшей мере, сорок лет отправляет на тот свет своих пациентов. Сей достойный эскулап обладал внушительной наружностью и умением убеждать простаков даже в невероятной глупости. Он взвешивал каждое свое слово и употреблял мудреные слова, изысканные выражения, от чего его пациент делал круглые глаза и на все соглашался. Они с покорностью и благодарностью отправлялись на тот свет, веруя в то, что пришло их время и даже такой великий доктор не в состоянии им помочь.
Как мне потом со смехом рассказывал Добрушка, пригласить Гиппократа его надоумил Богомил, который приходил его проведать. Сей великий эскулап, пристально поглядел на дядю и с важностью сказал:

- Обильное потовыделение - самый простой и верный способ вылечить тебя, мой друг. Надо срочно пустить тебе шесть добрых тазиков крови, чтобы замедлить процесс выделения пота. И тут же приказал своему помощнику приступить к делу, а сам принялся расспрашивать Добрушку, что он кушает.

- Обычно я ем крепкие мясные похлебки и сочное мясо животных и дичи, - отвечал дядя.

- Как!- воскликнул знахарь удивленно.

- Мясо? Нисколько не удивлюсь тому, что вы больны. Вкусные и сытные блюда – чревоугодие, а это путь на тот свет. Вы должны немедленно отказаться от лакомых кушаний; чем еда безвкуснее, тем она полезнее для здоровья. Кровь сама по себе не вкусна и потому требует такой пищи.

- А вино вы пьете?- осведомился знахарь.

- Пью за завтраком, обедом и ужином для аппетита, - виновато произнес Добрушка. - Вот, вот, это верх безрассудства такая неумеренность. Просто чудовищный режим и нагрузка на организм. Удивляюсь, как вы еще живы. Сколько вам лет?

- Уже за семьдесят,- испуганно отвечал дядя.

- Так оно и есть, - продолжил доктор, - преждевременная старость является всегда плодом невоздержанности. Если бы всю жизнь пили одну чистую воду и удовольствовались простой пищей, то еще долго жили. Например, печеными яблоками, кашами из гороха, бобов, приготовленных на воде, то не страдали бы теперь подагрой, но не отчаивайтесь, сударь, я поставлю вас на ноги, если вы будите точно выполнять мои рекомендации. Дядя мой любил хорошо и вкусно покушать, однако обещал во всем слушаться доктора. Ему еще хотелось пожить.

Прописав Добрушке частые и обильные кровопускания и регулярное питье теплой воды в больших количествах, сей просвещенный эскулап удалился. Через три дня такого лечения несчастный старик сказал своей сиделке:

- Акулинушка, голубушка моя, не давай больше злодеям пускать мне кровь. Вижу, что мне придется умереть, несмотря на целительные свойства теплой воды; и хотя, у меня и не осталось даже капли крови мне совсем не полегчало, а это доказывает, что мне уже нельзя ничем помочь, и дни мои сочтены. А потому, я должен приготовиться, чтобы уйти в мир иной. Шли гонцов к князю Владимиру, чтобы он сообщил моему племяннику о моей близкой кончине, и дай бог мы с ним свиделись в последний раз. Пошли за душеприказчиком, но сначала отвари сочной говядины и принеси хорошего вина. Хочу в последний раз вкусно покушать. Опечаленная Акулина со слезами на глазах принялась выполнять последнюю волю дядюшки. Отправив гонца к князю, она накормила Добрушку наваристым бульоном и напоила хорошим вином. Выпила с горя сама, а когда дядя задремал, побежала за душеприказчиком.

Нотариус был небольшого роста веселый старичок. Узнав о том, что его клиента лечит Гиппократ, он тут же собрался к дяде:

- Боги наши! - воскликнул он, - бежим скорее, ибо этот доктор так ретив, что его пациенты не успевают дождаться душеприказчика. Сколько завещаний упустил я из-за этого душегуба. И тут же, почти бегом, пустился по улице. Акулина еле за ним поспевала. Я уже подходил к дому дядюшки, как эта смешная пара обогнала меня. Акулина меня не узнала. Я вошел в дом за ними. И тут передо мной предстала следующая картина: за столом, в ночном колпаке и исподнем белье сидел Добрушка и жадно ел жирный кусок мяса, запивая вином. Возле него стоял его дворовой, пес и хлебал из его миски.

Увидев меня, дядя сильно начал икать и пытаться встать из-за стола, протягивая ко мне жирные от мяса руки. Он так ослаб, что не мог стоять на ногах. Я добежал до него. Плача, он обнимал и целовал меня. При этом смешно и пьяно приговаривал:

- Мой дорогой племянник, - жужжал бедный старик, - как ты пришел вовремя! А я, дурак старый, не увидев тебя, собрался помирать. Какая глупость! И придет же такое в голову. Акулина и веселый душеприказчик тряслись от смеха, видя эту картину. Я подвел дядюшку к кровати и бережно уложил его в постель. Не отпуская моей руки, он тот час уснул. Весть о чудесном исцелении Гиппократом Добрушки моментально распространилась по Берестову и всей округе. Об этом позаботился веселый душеприказчик.

На следующее утро к дядюшке явился Гиппократ. Он ждал с важным видом похвал и большого вознаграждения за свои труды, но мой добрейший дядя приказал спустить на него всех деревенских собак, а потом выгнать из деревни.

Добрушка стал быстро поправляться и вскоре его веселый смех, шутки и прибаутки были слышны в разных концах деревни.[url][/url]

Мой дядя, царство ему небесное, любил повторять:

-Кто не бежит, тот не споткнется.

Буквально через неделю после моего приезда в Берестово выпал снег. Его было так много, что нельзя было ни проехать, не пройти. Жизнь в селении замерла. Избы совсем утонули в снегу. Жители попрятались в своих лачугах. Кое-где сквозь натянутые пузыри тускло светились желтые огоньки лучин, да раздавалось женское пение и громкий бас парубков, собравшихся на молодежную вечеринку. Брехали собаки, которые неслись сломя голову, ныряя в снег, за редко проезжающими санями по большой дороге в сторону Киева града. Я не выходил из дома и вел затворнический образ жизни, наслаждаясь обществом дяди или чтеньем книг, которых он приносил мне с княжеской библиотеки. Правда, иногда Добрушка надоедал своими расспросами о причинах немилости князя Владимира ко мне:

- Прости, племянник, меня, скудоумного! Не могу в толк взять, почто распрелся (поссорился) с князем? - сто раз переспрашивал меня старейшина. Я попытался ему что-то объяснить, но он меня не мог или не хотел понять.

- Не уж то, Жизномир, ты замыслил поднять меч на него… своего родного брата? И тут старик разразился горькими слезами. Я опешил от этой новости. Так, наконец, я узнал тайну своего рождения. За кувшином хорошего вина проговорили мы с дядей до самого рассвета и договорились эту тайну унести с собою в могилу.

Так проходили дни, недели, месяцы моего добровольного изгнания. Никто меня не навещал и не вспоминал. До меня доходили слухи, что князь Владимир недавно вернулся из похода на печенегов и освободил Василия. Нарышкин покинул Киев и отправился в Царьград, Юлия беременна и ждет ребенка. Богомил и его свора заняли ключевые места при княжеском дворе и чинят несправедливость.
Как-то на улице я повстречал своего старого приятеля, Братонежко. Несколько мгновений я колебался, не зная, притвориться ли мне, что я его не заметил, или лучше подойти к нему и попросить прощения за то, что так дурн с ним поступил. Решившись на последнее, я с поклоном остановил старого приятеля и сказал ему: - Друг мой, я поступил с тобой подло. Узнаешь ли ты меня и хватит ли у тебя великодушия не отказаться от беседы с таким никчемным человеком, как я, отплатившим неблагодарностью за высказанную к нему дружбу?

- О чем ты говоришь, Жизномир? Я давно забыл об этом недоразумении и рад тебя видеть,- отвечал Братонежко, крепко меня обнимая. Я тоже прижал друга к своей груди, и прежние наши чувства друг к другу возродились вновь. Он слышал о моем аресте и крушении моей карьеры, и призвал меня не отчаиваться. По большому секрету Братонежко сообщил мне, что Добрыня Никитич у которого он служит, очень недоволен Богомилом. Волхв со своими людьми опутал князя, словно, паутиной, строит козни и интриги при дворе порядочным и честным людям, которые служат конунгу верой и правдой. Старый воин очень жалеет об отлучении меня от двора и хорошо ко мне расположен. Братонежко весело ударил меня по плечу и сказал:

- Потерпи, Жизномир, скоро тебя вновь призовут под наши знамена! Я поблагодарил друга за добрые слова, и мы расстались.

- Врет, что блины печет! – подумал я.

Буквально через два дня после моей встречи с Братонежко, путаясь в полах длинного овчинного тулупа, прибежал взволнованный Добрушка и приказал мне идти тот час на княжеский двор. Меня хочет видеть старый воевода Добрыня Никитич.

Вскоре я предстал перед всесильным дядей конунга, который окинул меня отеческим взглядом, сопровождавшимся улыбкой, которую я счел за доброе предзнаменование.

- Сударь, сын мой, Жизномир - путаясь и немного волнуясь, начал старый царедворец, - прости моего внука, который причинил тебе много беспокойства, желая позабавиться; он доставил себе удовольствие помучить тебя, дабы испытать твое благоразумие и посмотреть, как ты поступишь с досады. Мы не сомневаемся, что ты на нас в большой обиде, но не стоит дуться. Мы хотим загладить перед тобой нашу вину. За твои заслуги перед отечеством князь жалует тебе дворянский титул и небольшое поместье в Берестове, подле княжеского двора, а так же назначает тебя главным управителем киевского княжества.

Слова старого воеводы произвели на меня сильное впечатление, но не то, на которое рассчитывал дядя конунга. Он ждал от меня слов благодарности на княжеские милости, а меня душила обида. Я немного справился со своим волнением и весьма учтиво заметил:

- Шире себя жить - добра не нажить! Милость князя кажется мне чрезмерной. Я ее не заслуживаю, а потому не могу ее принять.

- Черт подери! Что это значит? - подумал я про себя, - как мне понимать все эти знаки примирения? Нет ли тут какой - либо новой хитрости конунга? Это так на него похоже! Пока я пребывал в этих сомнениях, колеблясь между страхом и надеждой, Добрыня подошел ко мне, обнял, и, глядя прямо в мои глаза, проникновенно сказал:

- Сынок, пойми, ты так нужен конунгу! Я пообещал старому воеводе подумать. В глубоком недоумении я покидал княжеский двор. Изведав в темнице княжеские милости, я дал себе зарок – не вляпаться больше во власть! Ибо со времени моего заточения я приучился рассматривать вещи под углом зрения морали, и, стало быть, не считал свою новую должность почетной, где можно усмотреть для себя честь и славу, служа делу, а не лицам. Сильно меня смущало и то обстоятельство, что конунг мне родной брат. Однако же, я не был настолько порочен, чтобы воспользоваться данной ситуацией и использовать новую должность без зазрения совести в угоду себе. Я не обладал и такой добродетелью, чтобы совсем отказаться от предоставленных мне возможностей чего-то добиться в жизни и послужить на благо отечества. Что греха таить - мне нравилась служба при княжеском дворе. И я вновь доверился своим Богам. На следующий день я был у Добрыни, который отвел меня к князю Владимиру. Тот меня радушно обнял, надавал поручений, и я приступил к своим новым обязанностям. О случившемся князь не проронил ни слова…




''Глава 13. Данники князя киевского.''

Губительна слепота тех правителей, которые думают управлять своими подданными с помощью только силы и оружия. Князю Владимиру приходилось каждый год с оружием выбивать дань у своих соплеменников: полян, родимичей, ятвягов. Вся его жизнь, после воцарения на киевский престол проходила в походах за данью или в защите славянских земель от набегов печенегов. За годы своего правления князь Владимир подчинил Киеву многие славянские народы и взимал с них дань. Так, в 984году он покорил радимичей, а еще до этого, в 981 – 982 годах дважды ходил в поход на непокорных вятичей и обложил их данью.

Давным - давно еще Олег наложил дань на радимичей, Святослав - на вятичей, но не все отрасли этих племен пришли в зависимость от русского князя. Воспользовались уходом Святослава в Болгарию, малолетством, а потом междоусобием сыновей его и перестали платить дань в Киев. Как бы то ни было, под 981 годом мы рассказывали о походе на вятичей, которые были побеждены и обложены такою же данью, какую прежде платили Святославу.

На следующий год вятичи снова заратились и снова были побеждены. Та же участь постигла и радимичей в 986 году. В том же году Владимир пошел на радимичей, а перед собой послал воеводу прозванного Волчий Хвост; этот воевода встретил радимичей на реке Пищане и победил их; отчего киевская Русь долго смеялась над радимичами, говоря:

- Пищанцы, волчья хвоста бегают.

Кроме означенных походов на ближайшие славянские племена, были еще войны с чужими народами: с ятвягами в 953 году; еще отец мне рассказывал, что Рюриковичи ходил на ятвягов, победил и взял землю их; но последние слова вовсе не означают покорения страны: ятвягов трудно было покорить за один раз, и потомки Рюриковичей будут еще долго вести постоянную, упорную, многовековую борьбу с этими дикарями.

Мне дружинники князя рассказывали, что один из норманских выходцев, находившийся в дружине Владимира, приходил от имени его собирать дань с жителей Эстонии. Несмотря на то, что сага смешивает лица и годы, известие об эстонской дани, как нисколько не противоречащее обстоятельствам, может быть принято; но нельзя решить, когда русские из Новгорода впервые наложили эту дань, при Владимире или намного раньше. Позднее я встречал в летописях известия о войнах Владимира с болгарами, с какими - дунайскими или волжскими - на это разные списки летописей дают разноречивые ответы; вероятно, были походы и к тем и к другим и после перемешаны по одинаковости народного имени. В 987 год я не был при князе, но знал о первом походе Владимира на болгар.

Владимир пошел на болгар с дядею своим Добрынею в лодках, а турки шли на конях берегом; Русь предпочитала лодки коням и что конницу в княжеском войске составляли пограничные степные народцы. Болгары были побеждены, но Добрыня, осмотрев пленников, сказал Владимиру:

- Такие не будут нам давать дани, так как все в сапогах; пойдем искать лапотников. В этих словах воеводы выразился столетний опыт.

Русские князья успели наложить дань и привести в зависимость, только те племена славянские и финские, которые жили в простоте первоначального быта - разрозненные, бедные, что выражается названием «лапотников». Из народов же более образованных, составлявших более крепкие общественные тела богатых промышленностью, не удалось покорить ни одного. В свежей памяти был неудачный поход Святослава в Болгарию.

Забегая на десять лет вперед, могу сказать, что под 994 и 997 года были удачные походы на волжских и дунайских болгар, а если принять в соображение известия византийцев о помощи против болгар, которую оказал Владимир родственному двору константинопольскому, то можно сказать, что авторитет Руси был по-прежнему высок. В этом смысле важны решения князя о торговом договоре с болгарами волжскими. Владимир, по их просьбе, позволил им торговать по Оке и Волге, дав им для этого печати. Русские купцы с печатями от посадников своих также могли свободно ездить в болгарские города. Однако болгарским купцам позволено было торговать только с купцами по городам, а не ездить по селам и не торговать с тиунами, вирниками, огнищанами и смердами.

После принятия христианской веры князь Владимир практически не принимал участие в походах за данью. Особенно после одного случая.

В 996 году он отправился в поход на печенегов. Путь к ним занимал обычно два дня, так как кочевники, пользуясь слабостью киевского княжества разбивали свои шатры рядом с русскими землями и совершали опустошительные набеги на их города.

Стояла сухая холодная погода. Высоко в небе летела треугольником стая журавлей. Спугнутые близостью людей, в камышовых зарослях высохшей степной речки сновали чирки и откуда- то издалека доносилось хрюкание вепря. По словам лазутчиков, там за небольшим бревенчатым мостом через реку находилась ставка печенежского хана Сибая. После двух дней утомительного перехода конунг решил сделать привал и дать дружине отдых перед сражением. Он был уверен в своей победе, так как рассчитывал на свое численное превосходство и внезапность своего нападения. Однако он просчитался. Хан уже знал о приближении русского воинства и успел позвать на помощь своих союзников - кочевников.

Дружина князя медленно пересекала деревянный мост и перед ней предстала безмолвная выгоревшая от солнца дикая степь с небольшими холмами и лощинами на горизонте. Там, за горизонтом, в полдня пути, должен быть лагерь печенегов. В этой пограничной стороне не селились даже крестьяне, несмотря на то, что почвы тут были плодородными. Жители киевского княжества намеренно их не осваивали, так как испытывали суеверный страх при одном упоминании о сынах Дикой степи.
Группа всадников во главе с князем вырвалась вперед, не встречая препятствий на своем пути, и выдвинулась далеко вперед от своих основных сил, которые медленно еще переправлялись через узкий мост. Стаи воронов кружили в небе над всей степью. Это была плохая примета. Владимир мрачнел с каждым часом, но не высказывал своих опасений. И вдруг, из-за холмов и лощин, высыпала с громкими криками лавина конницы и начала отрезать путь к отступлению. Князь приказал поворачивать назад. Земля всколыхнулась под копытами лошадей:

- Назад, назад! – кричал, как обезумевший конунг,- скорее или мы погибнем!

Рубя налево и направо, горстка людей с трудом пробивалась вперед. На князя Владимира напало сразу три кочевника. Один из них попробовал накинуть на него аркан, но не успел. Князь разрубил его до пояса. Двое других попытались копьями выбить его из седла, но промахнулись. На помощь пришел Братонежко. Он проткнул одного кочевника копьем, а другого убил ударом меча. Братонежко и князю Владимиру удалось вырваться из западни. Вся группа сопровождения князя погибла, прикрывая отход своего конунга.

Словно стая коршунов, почувствовав добычу, налетели печенеги на русское воинство, которое до конца так и не переправилось на другой берег и не успело занять боевой порядок. Началась сеча – кровавая и беспощадная! Преимущество, конечно, было на стороне врага. Печенеги начали теснить руссов, и бой уже шел на мосту. Братонежко увлек князя под мост и камышами вывел его на другой берег, где остатки дружины сдерживали врага на мосту, не давая прорваться на свою сторону. После этого случая, князь Владимир не принимал участия в походах за данью и в войнах с кочевниками.
Надо отметить, что главной заслугой князя Владимира, в отличие от своих предков, было то, что вместо далеких походов конунг главное внимание сосредоточил на организации обороны и сплочении огромной державы под своей властью. Ему, как самодержавцу, уже не было необходимости учавстствовать самому лично в походах. Государство Русь к этому времени объединило всех восточных славян. Его западная граница уже доходила до бассейна Вислы; на северо-западе она упиралась в Финский залив Балтийского моря; на севере граница исчезала в необразимой тайге, вплоть до Печоры и Верхней Камы; на востоке подвластные земли доходили до устья Оки..Южная граница шла по кромке степи до далекой Тмутаракани у Керченского пролива. Все народы этих земель: латыши, литовцы , эстонцы, а так же мордва, марийцы и ряд финно-угорских племен, платили Киеву дань.

Управлять такой огромной и дикой державой, конечно, было очень трудно. Не было дорог, постоянной связи между городами и отдельными племенами, не было разветвленного киевского княжеского правления на местах. Практически не возможно было защитить такое огромное государство от степняков. Владимир на опасных южных рубежах Руси пытался строить мощную оборонительную систему крепостей и сигнальных вышек, но это была капля в море для такой обширной территории.
Государственный подход Владимира к обустройству своих границ, способствовал защите молодого государства и натиск печенегов был ослаблен.

Конечно, походы за данью и на кочевые народы носили разбойничий характер и никак не способствовали объединению и процветанию Руси. И это хорошо понимал князь киевский.




''ГЛАВА 14. СМЕРТЬ ВАРЯГОВ-ХРИСТИАН.''

Разве можно у человека просто так отнять веру, если его сердце полно священной любви к Богу или своим богам? У него можно забрать жизнь, но только не веру. А, что наша жизнь без веры? Пустота, дикость, хаос. А разве наша жизнь так сладка? Разве мы уже так дорожим сырым ложем земли? Разве горечи и печали земли не ничтожны? Неужели мы так боимся смерти? Что у нас есть на земле, кроме надежды, воспоминаний и веры? Одна суета, наша пустая и никчемная жизнь. Блажен лишь тот человек, кто венчает свою жизнь пышным венцом славы, и нет смерти лучше для человека, чем смерть за веру, родину и великие идеалы.

Многие в Киеве видели и начали понимать, что торжество Владимира над Ярополком сопровождалось торжеством язычества над христианством. Но это торжество не могло быть продолжительным: русское язычество было так бедно, так бесцветно, что оно не могло с успехом соперничать ни с одною из религий, имевших место в юго-восточных областях тогдашней Европы, тем более с христианством.
Ревность Владимира и Добрыни в начале их власти к язычеству и устроение изукрашенных кумиров, частые жертвы - проистекали из желания поднять сколько-нибудь язычество, дать ему средства, хотя что-нибудь противопоставить другим религиям, подавляющим его своим величием. Но эти самые попытки, эта самая ревность и вела прямо к падению язычества, потому что всего лучше показывала его несостоятельность.

У нас на Руси, в Киеве, произошло то же самое, что в более обширных размерах произошло в Империи еще при Юлиане. Ревность этого императора к язычеству всего более способствовала к окончательному падению последнего, потому, что Юлиан истощил все средства язычества, извлек из него все, что оно могло дать для умственной и нравственной жизни человека. И тем самым, резче выказалась его несостоятельность, его бедность пред христианством; так, обыкновенно, бывает и в жизни отдельных людей, и в жизни целых обществ. Вот почему и неудивительно видеть, как иногда самые страстные ревнители веры вдруг, неожиданно, покидают предмет своего поклонения и переходят на враждебную сторону, которую защищают с удвоенною ревностью; происходит именно оттого, что в их сознании истощились все средства прежнего предмета поклонения. И в этом мудрость правителей, которые не держатся за старое и отжившее, а берут новое в угоду своему государству и народу. Под 983 год произошло трагическое событие, которое мало кого оставило равнодушным, и о котором, долго говорили в Киеве.

Владимир, после похода на ятвягов, возвратился в Киев и по обыкновению решил устроить торжественные празднества с пирами и жертвоприношениями. Следуя языческим обычаям, волхвы решили принести жертву своим кумирам. Они вместе со своими людьми старцами и боярами решили:
- Кинем жребий на отроков и девиц; на кого падет, того принесем в жертву богам. В это время жил в Киеве варяг Феодор, который пришел из Греции и держал христианскую веру; был у него сын, Иоанн, прекрасный лицом и душою; на этого-то молодого варяга и пал жребий. Присланные от народа люди, пришли к старому варягу и сказали ему:

- Пал жребий на твоего сына, богам угодно взять его себе, и мы хотим принести его им в жертву. Варяг отвечал:

- У вас не боги, а дерево. Нынче есть, а завтра сгниет, ни едят, ни пьют, ни говорят, но сделаны руками человеческими из дерева; а бог один, которому служат греки и кланяются, который сотворил небо и землю, звезды и луну, и солнце, и человека, дал ему жить на земле; а эти боги что сделали? Сами деланные; не дам сына своего бесам.

Посланные рассказали эти речи народу; толпа взяла оружие и пошла к дому варягов и разломала забор вокруг него; варяг стоял на сенях с сыном. Народ кричал ему:

- Дай сына своего нашим богам. Он отвечал:

- Если они боги, то пусть пошлют какого-нибудь одного бога взять моего сына, а вы о чем хлопочете? Возмущенная таким ответом толпа взревела:

- Смерть им двоим! Желаем смерти! - закричали волхвы…

- Смерть, смерть им! - подхватила толпа. - Они оскорбили наших богов! - возмущались зеваки. Десятки людей бросились вперед, и схватили отца и сына, а сруб их подожгли. Те не сопротивлялись. Волхвы, стоящие чуть в стороне, злобно улыбались. И тут раздался зычный голос верховного волхва Богомила:

- Слушайте, вы, славные жители града Киева! Наш великий князь и его воинство одержало героическую победу над ятвягами. Языческие боги были на их стороне, они вернулись с похода живыми и невредимыми, с богатой данью. Чтобы управлять нами и вести всех нас к миру, богатству, к могуществу и славе, надо сделать богатые подношения нашим Богам. По нашему древнему обычаю мы должны сегодня обагрить кровью нашей жертвы святой алтарь. Вся толпа загудела:

- Слава Перуну, покровителю молнии и воинов! Слава Велесу, владыке мертвых! Слава Стрибогу - богу ветра! Слава всем нашим бессмертным богам!

- Подведите к нам этого прекрасного юношу и его злобного отца, не признающего наших святых богов, - приказал Богомил.
Толпа двинулась, десятки рук в одно мгновение схватили отца и сына, и как баранов потащили на убой. Затем негодяи, из числа добровольцев, по знаку Богомила подвели упирающиеся жертвы к деревянным языческим идолам, наспех расставленных вокруг. Волхвы и их помощники силой заставили греков-христиан приклонить трижды колени пред деревянными языческими богами.

- Горожане! Взгляните, бог принимает их! - воскликнул Богомил. Красота и мужество юноши приятны для наших богов. Подведите их ближе к огню, чтобы боги и горожане могли хорошо рассмотреть этого юношу. Привет тебе, слуга наших богов!

Юноша молчал. Его лицо было искажено ужасом, он весь дрожал и шептал молитву неведомому христианскому богу. Его отец был спокоен и равнодушен к происходящему. Он, закрыв глаза, как и сын, шептал молитву:

- Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, да придет цартвие твое…
Но не успели жертвы договорить слова молитвы, как последовала команда волхва Богомила:
- Отправляйтесь служить нашим богам!

- К богам, к богам! - подхватила толпа.

И тут произошло ужасное. Несколько волхвов и их помощников в одно мгновение стащили с несчастных одежду, связали им ноги и руки, и швырнули безгрешных в огонь.

С криком ужаса упали отец и сын в огромный костер. Сначала загорелись их волосы, а затем, через несколько секунд, их тела превратились в два горящих факела. Вся толпа, наклонившись вперед, наблюдала за этой дикой сценой. Запах горевшего человеческого тела бил в нос, но это никого не смущало.

- Боги приняли наши жертвы! - вскричал снова Богомил. Толпа подхватила: - Слава, слава нашим богам!

Так случилось, что в это время мимо проезжал князь Владимир с Юлией. С ними был и я. Привлеченные пожаром и криками толпы, мы подъехали к месту жертвоприношения. Толпа расступилась, пропуская нас. Пораженный ужасом, я откинулся в седле назад, и взглянул на княжну. Она пригнулась к крупу коня и ее глаза были закрыты, от того ли, что она была без сознания, или просто сомкнуты, чтобы не видеть ужасного зрелища. Князь злобно взглянул на Богомила. Волхв весьма спокойно стоял, опираясь на посох, подобно каменному изваянию и улыбался князю.

- Боги приняли жертву! - вскричал снова волхв, обращаясь к толпе.

- Продолжим дальше наше жертвоприношение. Приведите сюда князя ятвягов Родомила и его мать и бросьте их в огонь. Выведите вперед пленных ятвягов и принесите их также в жертву нашим богам. Совершим богатые жертвоприношения, установленные нашими обычаями, чтобы наши боги умилостивились, чтобы солнце светило нам, чтобы земля наша была плодородна и, чтобы мир был внутри наших стен. Волхв так кричал, что я почувствовал, как кровь стынет в моих жилах и волос на моей голове поднимается дыбом. Наверное, те же чувства испытывала и княжна Юлия. Она закрывала лицо руками, как бы от огня, чтобы не выразить свое состояние. Один лишь князь Владимир, казалось, был спокоен. Он, молча, смотрел на происходящее, и не один мускул не дрогнул на его лице.

Волхвы и их помощники начали связывать руки и ноги князю и его матери и подталкивать их к костру. Князь Владимир сделал знак рукой и заговорил. Глубокая тишина воцарилось вокруг:
- Слушайте, горожане! - начал он, и его хриплый голос, хотя слабо, но совершенно ясно был слышен среди ночной тишины.

- Слушайте и вы, волхвы киевские! Мне, вашему правителю и волхву, было виденье. Наши древние боги недовольны тем, что мы приносим им в жертву людей. А по сему, старый закон уничтожается, и мы даем новый закон. Наступил час примирения. Отныне жизнь и смерть должны идти рука об руку. Наши боги уже не жаждут людской крови, как жертвоприношение своему величию. Вы можете приносить им в жертву все, что приносили раньше, но только не человеческую жизнь. Прошли дни крови и жертв, настал день мира. Так хотят наши древние боги. Принимаете ли вы их решение?
Толпа с удивлением смотрела на князя, а потом движимая общим возбуждением неожиданно проревела:

- Принимаем, принимаем! Верховный жрец Богомил посмотрел с недоумением на князя Владимира но, встретив его грозный взгляд, провозгласил:

- Да будет так! Старый обряд жертвоприношения людей уничтожен! - и в подтверждение этого ударил посохом о землю. В тот же миг десятки совсем других добровольцев бросились к пленникам ятвягам, развязали им руки и ноги, накинули на их голые плечи свои кафтаны и стали приглашать к себе в гости. Лица людей посветлели, на них появилась радость и удовлетворение. Я заметил, как Юлия с глубокой благодарностью посмотрела на князя Владимира.

Несмотря на то, что смелые варяги пали жертвою торжествующего, по-видимому, язычества, событие это не могло не произвести сильного впечатления: язычеству, кумирам сделан был торжественный вызов, над ними торжественно надругались; проповедь была произнесена громко; народ в пылу ярости убил проповедника, но ярость прошла, а страшные слова остались:

- Ваши боги - дерево; бог - один, которому кланяются греки, который сотворил все! Безответно стояли кумиры Владимира перед этими словами, а что могла, в самом деле, славянская религия сказать в свою пользу, что могла отвечать на высокие запросы, заданные ей проповедниками других религий? Самые важные из них были вопросы о начале мира и будущей жизни, непринятия языческой дикости и варварства давно уже стояли остро на Руси.

Предания, запреты, знаки, знамения и приметы говорят на своем, внятном нам языке, и неразумно их игнорировать. Мы же, не слушая своего внутреннего голоса, наказы далеких предков делаем все по-своему и за это часто бываем наказаны.

Что вопрос о будущей жизни действовал могущественно и на языческих славян, как и на другие народы, видно из предания о том, как царь болгарский обратился в христианство вследствие впечатления, произведенного на него картиною страшного суда. То же самое средство употребил и у нас греческий проповедник и произвел также сильное впечатление на Владимира; после разговора с ним, князь, созывает бояр и городских старцев и говорит им:

- Приходили проповедники от разных народов, каждый хвалил свою веру; напоследок пришли и греки. Они хулят все другие законы, хвалят свой, много говорят о начале мира, о бытии его, говорят хитро, любо их слушать. О другом свете говорят: если кто в их веру вступит, то, умерши, воскреснет и не умрет после вовеки, если же в другой закон вступит, то на том свете будет в огне гореть.

Приходили к князю киевскому и магометанские проповедники. Они также говорили о будущей жизни, но самое чувственное представление ее уже подрывало доверенность: в душе самого простого человека есть сознание, что тот свет не может быть похож на этот, причем раздражала исключительность известных сторон чувственности, противоречие, по которому одно наслаждение допускалось неограниченно, другие совершенно запрещались. Владимиру нравился чувственный рай Магометов, но он никак не соглашался допустить обрезание, отказаться от свиного мяса и от вина: - Русь есть веселье пить, - говорил он боярам, - она не можем быть без того!

Что вопрос о начале мира и будущей жизни сильно занимал все языческие народы севера и могущественно содействовал распространению между ними христианства, могшего дать им удовлетворительное решение на него, это видно из предания о принятии христианства в Британии: к одному из королей англосаксонских явился проповедник христианства; король позвал дружину на совет, и один из вождей сказал при этом следующие замечательные слова:

- Быть может, ты припомнишь, князь, что случается иногда в зимнее время, когда ты сидишь за столом с дружиною, огонь пылает, в комнате тепло, а на дворе и дождь, и снег, и ветер. И вот иногда в это время быстро пронесется через комнату маленькая птичка, влетит в одну дверь, вылетит в другую; мгновение этого перелета для нее приятно, она не чувствует более ни дождя, ни бури; но это мгновение кратко, вот птица уже и вылетела из комнаты, и опять прежнее ненастье бьет несчастную. Такова и жизнь людская на земле: ее мгновенное течение, если сравнить ее с продолжительностью времени, которое предшествует и последует - это время и мрачно, и беспокойно для нас; оно мучит нас невозможностью познать его; так если новое учение может дать нам какое-нибудь верное известие об этом предмете, то стоит принять его. Это я прочувствовал на себе. Отсюда понятно для нас значение предания о проповедниках разных вер, приходивших к Владимиру, верность этого предания времени и обществу.

Видно, что все наше бытие было приготовлено для переворота в нравственной жизни новорожденного русского общества на юге, что религия, удовлетворявшая рассеянным везде особо живущим племенам, не могла более удовлетворять киевлянам, познакомившимся с другими религиями. Киевляне употребили все средства для поднятия своей старой веры на уровень с другими, но все средства оказались тщетными. Чужие веры и особенно одна тяготили явно своим превосходством; это обстоятельство и необходимость защищать старую веру, естественно, должны были вести к раздражению, которое в свою очередь влекло к насильственным поступкам, но и это не помогло. При старой вере нельзя было оставаться, нужно было решиться на выбор другой.

Последнее обстоятельство, как выбор веры, есть особенность русской истории: ни одному другому европейскому народу не предстояло необходимости выбора между религиями; но не так было на востоке Европы, на границах ее с Азией, где сталкивались не только различные народы, но и различные религии, а именно: магометанская, иудейская и христианская; Козарское царство, основанное на границах Европы с Азиею, представляет нам это смешение разных народов и религий; козарским каганам, по рассказам, также предстоял выбор между тремя религиями - они выбрали иудейскую; для азиатцев был доступнее деизм последней. Козарское царство пало. И вот на границах Европы с Азиею, но уже на другой стороне, ближе к Европе, образовалось другое владение, русское, с европейским народонаселением. Кагану русскому и его народу предстоял так же выбор между тремя религиями, и опять повторилось предание о проповедниках различных вер и о выборе лучшей; на этот раз лучшею оказалась не иудейская религия. Европейский смысл избрал христианство. Предание очень верно выставило также причину отвержения иудеев Владимиром: когда он спросил у них, где ваша земля, и они сказали, что бог в гневе расточил их по странам чужим, то Владимир отвечал:

- Как вы учите других, будучи сами отвергнуты богом и расточены? Вспомним, как у средневековых европейских народов было вкоренено понятие, что политическое бедствие народа есть наказание божие за грехи, вследствие чего питалось отвращение к бедствующему народу.

Магометанство, кроме видимой бедности своего содержания, не могло соперничать с христианством по самой отдаленности своей. Христианство было уже давно знакомо в Киеве вследствие частых сношений с Константинополем, который поражал руссов величием религии и гражданственности. Бывальцы в Константинополе после тамошних чудес с презрением должны были смотреть на бедное русское язычество и превозносить веру греческую. Речи их имели большую силу, потому что это были обыкновенно многоопытные странники, бывшие во многих различных странах: и на востоке, и на западе, видевшие много разных вер и обычаев, и, разумеется, им нигде не могло так нравиться, как в Константинополе; Владимиру не нужно было посылать бояр изведывать веры разных народов: не один варяг мог удостоверить его о преимуществах веры греческой перед всеми другими.
Пастырь Михаил нам, вельможам, сказывал:

- Мы не можем забыть той красоты, которую видели в Константинополе; всякий человек, как отведает раз сладкого, уже не будет после принимать горького; так и мы здесь в Киеве больше не останемся. Эти слова находили подтверждение и между городскими старцами, и между теми из бояр Владимира, которые не бывали в Константинополе - у них было свое туземное доказательство в пользу христианства - крещение княгини Ольги, умнейшей из женщин!

Заметим еще одно обстоятельство. Владимир был взят из Киева малолетним отроком и воспитан в Новгороде, на севере, где было сильно язычество, а христианство едва ли знакомо. Он привел в Киев с севера тамошнее народонаселение - варягов, славян новгородских, чудь, кривичей, ревностных язычников, которые своим прибытием легко дали перевес киевским язычникам над христианами, что и было причиною явлений, имевших место в начале княжения Владимирова; но потом время и место взяли свое: ближайшее знакомство с христианством, с Грециею, приплыв бывальцев в Константинополе должны были ослабить языческую ревность и склонить дело в пользу христианства. Таким образом, все было готово к принятию новой веры, ждали только удобного случая:
- Подожду еще немного, - говорил Владимир своим боярам. Удобный случай представился в войне с греками; это обстоятельство тесно соединяет поход на греков с принятием христианства, хочет выставить, что первый был предпринят для второго.

Владимир спросил у бояр:

- Где принять нам крещение? Те отвечали:

- Где тебе любо!

Но самым веским аргументом бояр было:

- Если бы дурен был закон греческий, - говорили бояре князю, - то не приняла бы его твоя бабка Ольга, которая была мудрее всех людей.





''ГЛАВА 16. ПОЕЗДКА В ЦАРЬГРАД. ВИЗАНТИЙСКАЯ РОСКОШЬ И ДИКОЕ ВАРВАРСТВО. ВСТРЕЧА СО СТАРЫМИ ДРУЗЬЯМИ.''

Никогда не надо мешать людям в их даже призрачном счастье, если они того хотят. Порадуемся за них и будем наслаждаться своим счастьем или будем его искать!

В 987 году князь Владимир направил меня с тайной миссией в Царьград: разузнать все о христианской вере, а заодно приглядеться к молодой принцессе Анне, сестре Константина и Василия. Я был сильно удивлен такой дальновидностью князя, но не подал виду.

Я присоединился к обычному торговому каравану, который торговал с Византией медом, воском, мехами и рыбой. За эти натуральные ценности русские купцы накупали себе предметы высокой византийской индустрии и искусства. В эту поездку я взял с собою двух верных друзей – Стояна и Братонежко. Наш путь был долгим, длинным и опасным, но наши боги были милостивы к нам и мы вскоре прибыли в сей сказочный город.

Наша ладья увлекаемая усилиями двадцати четырех гребцов, буквально летела над тихими водами Золотого Рога. Я сидел на корме лодки под красным шелковым балдахином с хозяином судна купцом Звягой и с интересом смотрел на проплывающие берега залива диковиной страны.

Когда подъезжаешь к Царьграду от Черного моря, то входишь сначала в морской пролив Босфор, по обеим сторонам которого видны населенные берега. В конце Босфора, направо – длинный морской залив, называемый Золотой Рог. Высокий береговой угол между Босфором и Золотым Рогом и был Царьград. Весь город стоял на семи холмах. Царский двор начинался на самом берегу моря и шел все выше и выше в гору; палаты царские стояли на высоком холме, а против них – тоже на холме – дивный храм Святой Софии. Зрелище дивное!

По прибытию в Царьград нашего каравана судов подозрительные греки долго нас не пускали в город, пока не убедились в цели нашего прибытия, и, что мы действительно прибыли по торговым делам. Что касается нас, то мы у них вызвали подозрение, так как при нас не было товара. Не знаю, каким образом, скорее всего нас предал купец, то они вскоре узнали, кто мы такие. Не успели мы коснуться христианской земли, как меня и моих товарищей схватили и отвели во дворец царей Василия и Константина, где начальник охраны дворца нас допросил, а писец христианин записал наши показания. Чтобы нас не уличили во лжи, и наша миссия не провалилась, я приказал друзьям не скрывать, кто мы и говорить, что целью нашего путешествия является частное дело - поиск моей невесты. Пока наши сведения греки перепроверяли, нас по длинному тоннелю отвели в подземелье.

Многочисленные факелы, освещавшие тоннель, бросали густые тени на гранитные стены. Было холодно и сыро. Весь воздух подземелья был страшно пропитан человеческим потом, фекалиями и запахами поджаренного человеческого тела. На шести из многочисленных цепей, свисающих с потолка, раскачивались шестеро людей, повешенных за ноги. Они были абсолютно голыми; кровь текла по их телам из нескольких десятков маленьких, но глубоких порезов, сделанных искусной рукой. Одетые в длинные белые рубища и черные кожаные фартуки, испачканные кровью, палачи-мясники пытали подозреваемых лазутчиков в шпионаже. Среди них была старуха и совсем мальчик. Женщина злобно лязгнула оставшимися от пыток зубами и прошипела:

- Изверги, нелюди, будите вы все гореть в аду!

Нас провели в отдельную камеру и заперли. Уже поздно вечером нас выпустили из каменного мешка и тем же путем повели наверх, где нас допрашивали. Две пары цепей уже были пусты; рабы подбирали с пола какие-то ошметки человеческого мяса и кидали их в огонь. Два бесформенных куска мяса, висевшие на х других цепях, напомнили жаркое на охоте. Один из кусков мяса слегка подергивался, другой был неподвижен. Это были мужчины. У них были отрезаны половые члены, которые валялись рядом с палачами. Вопли, стоны, звон цепей и крики палачей еще долго преследовали меня в этом городе моей мечты…Такого византийского варварства и жестокости Русь не знала!

Нас отвели в левую часть дворца, и поселили в роскошные апартаменты. Не успели мы в нем расположиться, как в комнату зашел императорский стольник – распорядитель при дворце. Это был маленький и сухенький старичок с хитрыми глазами, как у ящерицы. Звали его Геракл. Я чуть не рассмеялся, когда услышал его имя. Вместе с ним был богообразного вида мужчина, лет сорока, одетый в богатые одежды священнослужителя. Как я потом узнал – это был архиепископ Илларион. Я сразу же к нему проникся симпатией.

Императорский стольник рассыпался перед нами в льстивых любезностях, и сказал, что мы почетные гости императора и должны жить при дворце. Я попробовал отказаться, но Геракл был неумолим. Мне не понравилось, что когда мы вошли в свои апартаменты у наших дверей были приставлены два стражника. Стараясь быть вежливым, я сказал:

- Сударь, рус с мечом не шутит! Я думаю, что вы не принимаете нас за наивных людей, которые не понимают, так называемое, гостеприимство со стражей у двери. Мы представители великого князя киевского Владимира, ваши верные союзники и друзья, а вы с его посланцами ведете себя так, будто мы ваши пленники.

- Что вы, мой господин! – ответил хитрый распорядитель дворца. – Вы наши дорогие гости, а посему мы должны обеспечить вам надежную безопасность. Я улыбнулся и в доброжелательном тоне заметил:

- Мы вам благодарны, уважаемый, но мы не нуждаемся в охране, так как сами в состоянии за себя постоять.

- Воля ваша… - недовольно сказал Геракл.

Затем нас провели в соседнюю комнату, сытно накормили и мы ушли спать в свои апартаменты. Утром, в десять часов, нас разбудил страшный грохот, сотрясавший все вокруг. Я вскочил, решив спросонья, что настало светопреставление. И выскочив из аппартаментов, увидел, что мимо проходят два священника.

- Что это? – спросил я.

- Это церковные колокола, которые взывают христиан к молитве, - улыбаясь, молвили они.- Вскоре к нам явился опять стольник, который отвел нас в столовую, где мы сытно позавтракали. За завтраком присутствовал архиепископ Илларион. В непринужденной беседе мы поговорили об отношениях Византии и Руси. Из разговора я понял, что Царь Град был прекрасно осведомлен обо всем, что происходило при нашем княжеском дворе. Им было все известно даже о моем трех месячном заключении в темнице. Вскоре стольник спросил меня о моих намерениях и желаниях на сегодняшний день. Я попросил показать нам город. На что мне было дано согласие и почетное сопровождение.
Весь город стоял у самой воды и был обнесен каменными стенами с четырехугольными башнями. Внутри города стояли роскошные каменные палаты и церковь, но больше всего, конечно, поразил меня царский дворец, по которому мы проходили. Весь его двор был вымощен мрамором и другим дорогим камнем; на дворе этом стояли огромные, литые из меди статуи знаменитейших греческих императоров и высокие столпы из мрамора. Посредине помещался огромнейший четырехугольный и сквозной столп, составленный из нескольких столпов и сводов. На нем возвышался большой крест. Скажу вам:

- Диво, дивное!

Улицы Константинополя походили на растревоженный улей. Он кишел людьми всякого рода и звания, везде шла бойкая торговля. Византийские ремесленники и торговцы завалили своими изделиями и товарами легкие открытые палатки, которые тянулись длинными рядами и представляли собой удивительное живописное зрелище. Наши глаза ослепляли роскошь и порядок.

После этого греки показали нам храмы своего Бога, и удивили нас их великолепием и красотой, но особенно мне запомнилось торжественное богослужение. Я был просто поражен красотой и величием христианской проповеди. Признаюсь честно, что от этой красоты, порядка, человечности у меня на глазах навернулись слезы.

- Но почему, почему мы, славяне, не можем жить как они? Мы богатое и сильное княжество, но нет у нас порядка и обустроенности. Вся наша жизнь постоянно проходит в воинах, а не в созидании.- От этого мне стало очень, очень грустно, что я чуть не заплакал от обиды. Такие же лица были и моих друзей язычников. Мы переглянулись, и поняли друг друга без слов. Понурые и усталые мы вернулись в свои апартаменты, поужинали и рано легли спать.

На третий день нашего пребывания в Царьграде, я пораньше выскользнул из дворца, и направился в город. Долго бродил по узким улицам города и с удивлением рассматривал его удивительную архитектуру, людей. Тут мое внимание привлек монах, что-то знакомое показалось мне в нем. Я сразу же в нем признал соотечественника и внимательно начал в него вглядываться, и мне показалось, будто я в нем узнаю моего старого новгородского приятеля Савелия.

- О боги! – подумал я, - можно ли представить себе два более схожих лица? Не знаю, что и подумать, я его окликнул:

- Опа! Не мираж ли это? – сказал я, поклонившись ему, - действительно ли глаза мои созерцают моего друга Савелия? Он, конечно, меня не узнал. Вернее, сделал вид, будто не узнал, но сообразил, что притворство бесполезно, принял вид человека, внезапно вспомнившего нечто, давно позабытое.
- А, это вы, господин Жизномир? – и упал передо мной на колени, - извините, что сразу не признал вас, с тех пор, как живу на этой святой земле, лица с далекой Родины стал забывать.

- Савелий, хватит предуряться и корчить из себя шута! – сказал я ему, смеясь, - я испытываю огромную радость видеть тебя после почти десятилетней разлуки.

- Ах, господин… Жизномир, ну зачем пристали, аки смола, – по-бабьи заплакав, произнес плут, - неужели вы меня еще помните? – притворно продолжал Савелий, - мне, вашему соотечественнику, стыдно показываться в этом грязном одеянии перед теми людьми, которые знали меня раньше и были свидетелями моего достатка и успешности. А теперь я нищий и изгой. Увы! – добавил он, испуская притворный вздох.

С превеликой радостью я обнял своего друга, трижды по-русски расцеловал и затащил в богатую таверну, чтобы за кубком вина расспросить его о том, как он оказался в этих далеких краях. Я видел, что он был страшно голоден, и заказал ему всяких вкусностей, которыми была богата эта харчевня. Савелий набросился на еду и вино. Немного пресытившись пищей, он подобрел, и к нему вернулась его прежняя уверенность и веселость. Он рассказал мне свою историю:

- Расставшись с тобой, Жизномир, я и Афанасий со своими господами отправились в Константинополь. Мы поселились в их богатых и роскошных домах и катались, как сыр в масле. И надо же было такому случиться, что жена моего господина, молодая прелестница лет тридцати пяти, положила на меня глаз. Она дни и ночи скучала одна в доме, пока ее муж проводил время среди друзей и молодых прелестниц. Честно сказать, я пленился ее красотой и статностью, и мне мнилось, что не было на свете любви, более пламенной, чем наша. Вскоре, о нашей любовной связи узнал мой господин, который со своими друзьями вышвырнул меня за дверь и изрядно поколотил. Конечно, он мне ничего не заплатил, и я остался без гроша в кармане, да еще с дурной репутацией в незнакомом городе. Мой господин сделал так, что меня не брали в услужение ни в одну семью. Меня долго поддерживал материально Афанасий, но его тоже вскоре выгнали из господского дома за дружбу со мной.

Мы собрали наши скромные пожитки, и покинули сей не гостеприимный град, и решили искать счастья в окрестностях города. Фортуна была милостива к нам. Мы устроились в услужение к старому деревенскому священнику, который вот уже десять лет, как покинул царский двор и всецело посвящал себя заботам о своей небольшой пастве. Он считал себя великим ученым-оратором: для него не было большего удовольствия, чем проповедовать.

В первый день нашего пребывания у нового господина он определил меня переписывать его проповеди, а Афанасия заботам о его домашнем хозяйстве. Когда он проверил мою работу, то воскликнул удивленно:

- Боже праведный, ты отличный переписчик и большой знаток грамматики. Я в восторге. Скажи откровенно, друг мой любезный, что бросилось тебе неприятного или поразило при переписке проповеди в моем стиле и выражениях:

- О ваше преосвященство, – ответил я со скромным видом, - я не достаточно образован, и тем более, не всеведущ в таком великом деле, как христианская религия. К стыду моему, я не крещен!
Прелат улыбнулся на эти слова и ничего мне не ответил, но мне удалось подметить его благосклонность ко мне. Священник был без ума от меня и вскоре нас с Афанасием крестил, а потом сделал меня еще и его казначеем. Целых два года мы с Афанасием жили в доме прелата припеваючи. Полученные за работу деньги мы откладывали на поездку домой, а еще немного приворовывали. Однако вскоре наш обман открылся. И мы, прихватив все деньги прелата, выданные нам на хозяйственные расходы, бежали, но вскоре нас поймали и препроводили в тюрьму, где мы провели долгие шесть лет. Всего несколько дней назад нас освободили. Мы пристроились на грязную работу в богадельню для сирот, там и прозябаем. Савелий рассказал мне еще о многих других своих приключениях, но они кажутся мне не столь достойными для пересказа, что я обойду их молчанием. Мне, однако, пришлось прослушать всю его историю до конца.

Когда Савелий окончил свое повествование, показавшееся мне несколько унылым, я заявил ему из вежливости, что очень сочувствую его несчастной судьбе. Затем отдал ему все имеющиеся при себе деньги и взял с него слово, что он вместе с Афанасием найдет меня в дворцовых апартаментах, и мы вместе отправимся на родину. Савелий мне клятвенно пообещал, что непременно завтра, с утра, придет с другом ко мне.

Однако, не на следующий день, не через неделю, они не появились. Я понял, что они снова попали в беду. Мне не стоило большого труда это выяснить. На мои деньги они славно погуляли на одном из постоялых дворов, где подрались с местными греками. Я встретился с начальником тюрьмы, дал ему взятку и попросил их содержать, как можно лучше, а через пару недель обещал забрать их и увезти на родину.



''ГЛАВА 17. ЗВАНЫЙ УЖИН У ИМПЕРАТОРОВ ВИЗАНТИИ ВАСИЛИЯ И КОНСТАНТИНА.''

Когда человека терзают муки неразделенной любви, то всякое занятие, требующее внимания и каких-то усилий кажется ему невыносимой обузой. Все у меня валилось из рук, и я ни о чем не мог думать, как только о любимой Богдане. Тут пришел стольник Геракл, и торжественно сказал, что мы сегодня приглашены на ужин к византийским монархам. Я поблагодарил царедворца за приглашение и сказал, что к назначенному времени мы будем готовы.

Вечером за нами зашел стольник, и мы проследовали из левого крыла дворца в правую, закрытую его часть. Царские палаты были дивно украшены: драгоценными каменьями, золотом и серебром, с затейливыми внутри дворца водоемами, литыми дверями, хитро устроенными часами, золотыми и серебряными органами, которые чудно гудели, когда хоры певчих славословили императорам и их сестре.

Перед троном императоров стояло медное, но позолоченное дерево, ветви которого наполняли разного рода птицы, сделанные из бронзы. Птицы издавали каждая свою особую мелодию, а сиденье императоров были так искусно устроены, что сначала они казались низкими, почти на одном уровне с мраморным полом, затем несколько более высоким и, наконец, висящим в воздухе. Два огромных трона окружали, в виде стражи, позолоченные львы, которые бешено били своими хвостами пушистый ковер, открывая пасть, двигали языком и издавали громкий рев. После того как я, согласно протокола, в третий раз преклонился перед императорами, приветствуя их, я поднял голову и увидел их совершенно в другой одежде почти у потолка залы. Диво дивное!

Нас подвели к царскому столу, и мы склонились в глубоком поклоне перед императорской семьей. Стольник нас представил. Я на хорошем, правильном греческом языке поблагодарил императоров за оказанную нам честь быть приглашенными к его столу. Император Константин встал и с доброжелательной улыбкой пригласил меня к столу подле себя. Моих друзей, Стояна и Братонежко, усадили за стол, где сидели знатные греческие вельможи и иностранные гости.

- Посланники великого князя киевского, оцените наших поваров,- сказал Константин. Затем сделал незаметный жест и приказал выпустить придворных фигляров, шутов, эквилибристов и жонглеров. Пир начался.

Не привыкшие к роскоши и богатству, мы даже во сне не могли представить себе, что можно так жить и за таким столом сидеть. И не только вкушать такие изысканные блюда, но и смотреть на предметы сказочной посуды из массивного золота, покрытые таким количеством бриллиантом и драгоценных камней, что не было видно даже металла. Только маленькая ложечка, которой они берут мед, стоила, наверное, целое состояние.

И хотя я был голоден, мне совсем расхотелось есть. Я заставил себя попробовать того, что предложили мне царственные особы: кусочек перепела в винном соусе и мяса, зажаренного на вертеле. Попробовал я миндальной халвы и баклавы с орехами. Выпил впервые напиток под название «кофе». Когда я отставил от себя пустую драгоценную чашу от этого напитка, то заметил, как внимательно императоры и принцесса Анна смотрят на меня. По протоколу я не должен первым говорить, а ждать когда Ваше величество соизволит со мной заговорить. И это не заставило себя ждать…
Взяв тонкими пальцами янтарный мундшук кальяна, император Константин, выпустив несколько клубов дыма, и тут меня непринужденно спросил:

- Я знаю, что вас очень ценят при дворе и к вам прислушивается великий князь Владимир. Как вы думаете, не пора ли нам установить между двумя великими державами более тесные связи во всех областях и значительно расширить наши военные и торговые отношения?

- Извините Ваше Величество,- сказал я учтиво,- но, я не уполномочен князем киевским обсуждать с Вашим Величеством такие вопросы. В Константинополе я сугубо по личному делу. Что касается моего личного мнения, то должен сказать, что наши более тесные связи, безусловно, будут на благо двух государств. Но это моя личная точка зрения и она не имеет значения для большой политики. – Императоры переглянулись между собой и дружелюбно, с некой снисходительностью посмотрели на меня .на меня. Я с интересом рассматривал двух Византийских императоров Константина и Василия, их сестру Анну и всю семью. Все они были в ослепительно богатых одеяниях, сверкающих золотом и драгоценными камнями; одежда их жен, знатных вельмож отличалась не меньшим великолепием. На Анне, сестре императоров, была белоснежная греческая туника, перетянутая на тонкой талии шнуром, с плетением, из золотых нитей. У нее была красивая грудь, точеные ноги и шелковистые черные волосы, которые обрамляли ее милое лицо с чуть-чуть припухлыми губами. На пальцах рук сияли перстни со всевозможными драгоценными камнями, но от ее красоты веяло холодом.

Императоры были вежливы и доброжелательны. Видно было, что своим искренним ответом на заданный вопрос, мне удалось расположил их к себе. Они с радостью рассказывали мне о своей семье, трудностях управления империей и живо интересовались жизнью на Руси, и, в особенности, планами князя Владимира относительно принятия новой веры. Уже в начале нашей беседы я понял, что они прекрасно осведомлены кто я и что я, что делается у нас при княжеском дворе. Более того, им было известно в подробностях и то, что я сидел три месяца в тюрьме и какие у меня взаимоотношения с князем Владимиром, но я не подал виду. Я не был дипломатом, но хорошо знал, что еще со времен княгини Ольги, моей бабки, Византия была сильно заинтересована в союзе с Русью и давно мечтала о том, чтобы включить ее в свою экономическую и политическую систему. Это позволило бы ей вместо сильного и опасного соперника, иметь мирных русичей на своей имперской окраине. А пути для достижения этих целей, были одни: единая религия, совместные браки, подкупы и даже, смещение и посажение на киевский трон своего человека. Таким человеком они, наверное, видели и меня.
Мне показалось, что они были готовы разыграть эту карту даже со мной и поэтому усердно меня прощупывали. Мой кубок был постоянно наполнен, и казалось, что наша беседа проходила в атмосфере дружбы и понимания.

Скажу честно, я испытывал странную симпатию к этим великим и культурным императорам, в которых сочетались такие чувства, как признание их величия, светлого ума, но с другой стороны, присутствовал страх опасности, коварства и хитрости, которые мы всегда видели в вечных соперниках Руси. Такие противоречивые мысли одолевали меня на императорском пиру.

Пир закончился, а император Константин еще целый час водил меня по своему дворцу, показывая его великолепие. Затем мы зашли в соседнюю с его покоями комнату и много говорили об укреплении союза Византии и Руси.

- Славяне, русы, - говорил император, - никогда не смогут найти более достойного союзника, чем Византия!

- Возможно, государь, – сказал я.

- Должен признать, сударь, – продолжал Константин, - Великий князь Владимир имеет отменного, верного и старательного первого помощника. Вы служите ему с такой верностью и честностью, на которую невозможно нахвалиться.

- Спасибо за добрые слова, ваше величество! - ответил я ему в том же тоне, - Я просто служу своему Отечеству. Император Константин продолжал:

- Ваше поведение также заслуживает уважения и восхищения, вас ждет приятное будущее. В двадцать семь лет вы многого добились, но вы, сударь, чем-то сильно озабочены. Не могу ли я чем-нибудь помочь вам? Не бойтесь, я не буду ни о чем вас расспрашивать, но может быть вам нужны деньги или требуется мое влияние. Скажите только, и я всецело в вашем распоряжении и не о чем не буду вас расспрашивать. Я поблагодарил императора за проявленное ко мне великодушие, и сказал, что если возникнет в этом необходимость, то я обязательно к нему обращусь. На этом мы с ним расстались.
Предвосхищая принятие Русью христианства в 988 году, которое к нам пришло из Византии еще в середине девятого века, надо признать, что мы многое потеряли - потеряли целые века.. Как покажет наша жизнь и история – принятие христианства на Руси дало мощный толчок для развития молодого государства. Оно избавило его от вековой дикости и невежества, уравняло с другими христианскими государствами, дало мощный толчок к приобщению к греческой византийской культуре: письменности, архитектуре, просвещению. Только благодаря Византии Русь получила каменное зодчество, иконопись, фресковую живопись и прикоснулась к традициям античного мира! И, наконец, начала избавляться от своей вековой дикости и невежества.

Настоящая любовь ничего не домогается, она ничего не хочет, кроме себя самой, ни о чем, кроме себя самой не думает. Осмотритесь вокруг, поглядите на людей внимательно. Везде следы любви! Любовь – это чудо!

С помощью архиепископа Иллариона, с которым у меня установились доверительные отношения, я отыскал след Богданы. Оказалось, ее монастырь находился всего в десяти верстах от Царьграда, куда я срочно выехал. Для себя я давно решил, если девушка оттолкнет меня и в этот раз, то я разом покончу с мирской жизнью, крещусь, а затем уйду в монастырь. Наверное, я так бы и сделал.
Греческие монастыри и порядки в них весьма занятны. Там действуют свои законы и правила. Как только солнце скроется за горизонтом, стрелки всех башенных и келейных часов переводятся на цифру 12, откуда начинается счет времени суток. Таким образом, ночь наступает для монахов и монашек на несколько часов раньше, чем для всех. По здешнему обычаю, через три года после похорон монаха или монашки, их кости извлекаются из могилы и складывают на стеллажах в длинных коридорах монастырских подземелий. Лишь краткие надписи, сделанные на черепах, указывают имя покойника, год его смерти и совершенные им «подвиги». Надпись на стене подземелья, довершая мрачную его обстановку гласит: «Мы были такими, как вы. Вы будете такими, как мы».

В здешних мужских монастырях нет ни детей, ни женщин, а в женских – мужчин. К примеру, представители гражданских властей и стражники в мужских монастырях – холостяки. Даже рабочий скот тут только мужского пола. Хотя эти архаические порядки выглядят, по меньшей мере, странными, их и не думают отменять. Более того, несколько лет назад, греческие императоры подтвердили этот древний обычай, издав специальный закон по которому женщина, вступившая на территорию мужского монастыря, карается заключением сроком от шести месяцев до двух лет. Подобное происходит и в женских монастырях.

С большим трудом и только благодаря протекции архиепископа Иллариона, мне удалось попасть на территорию женского монастыря и встретиться с настоятельницей, матушкой Софьей: высокой и стройной женщиной, лет сорока, с томными глазами. Она была красива и излучала доброту и доверие. Я высказал ей цель свое прибытия и желание повидать свою соотечественницу и племянницу моего лучшего друга. Мать Софья с недоверием посмотрела на меня, но разрешила это свидание. Она вышла из кельи и оставила меня одного. Вскоре, в дверь постучались, и вошла худенькая монашка. Я с трудом признал в ней Богдану. Увидев меня, она оторопела. Явно, матушка не предупредила ее о моем прибытии. Она попыталась броситься к двери, но потом остановилась и еле слышно сказала:

- Вот, как вы заботитесь, сударь, о спасении моей души. Разве вы не знаете, что я дала обед мадонне больше вас не видеть, я его нарушаю сегодня во второй раз. Если я сейчас вас выслушаю, то совершу большой грех. Жизномир, прошу вас, уходите и не тревожьте мою душу, которая, наконец, нашла здесь успокоение.

Ее слова меня горько ранили, мне хотелось высказать все, что у меня на душе, поблагодарить за мое спасение, но я боялся бурного порыва ее гнева, и что она может убежать из комнаты. Мы молчали, но вскоре самообладание вернулось ко мне, и я осторожно подошел к ней сзади и положил руку на ее плечо:

- Богдана, моя милая Богдана, - с дрожью в голосе сказал я, - поговори со мной! Богдана долго молчала, потом сказала:

- Если я правильно поняла, вы пришли повидаться со мной и узнать, как я поживаю? Все у меня хорошо! Я полагаю, вы скоро уезжаете? Она повернулась ко мне лицом, и я увидел, что она была совершенно спокойна. Мы стояли лицом к лицу так близко, что я ощущал ее дыхание. Мой восхищенный взгляд еще раз пробежал по ее красивому лицу, изящной фигуре, которую не портило даже монашеское одеяние. И опять наступило молчание, настолько тягостное, что на ее глазах снова выступили слезы. Еле сдерживая себя, я выпалил:

- Богдана, зачем вы делаете меня и себя несчастными? Это так глупо!

- Видно такова наша судьба… - сказала она с вымученной улыбкой, - и ничего уже нельзя изменить. Мне показалось, что она издевается над моими чувствами. Я склонил перед ней голову в почтительном поклоне и собрался уходить. Она внезапно встрепенулась и проговорила:

- Вы уходите? Значит ли это, что… мы больше не увидимся? Я ничего не ответил. И тут услышал ее возглас:

- Жизномир!

- Да? – непроизвольно ответил я, поворачиваясь.

- Не хотите ли вы, раз мы не увидимся никогда, поцеловать меня, прежде чем уйти? Она думала, что я сейчас же брошусь к ней. Охвативший меня порыв был зримый, почти осязаемый, но я сдержался:

- Вы так ничего и не поняли, сударыня…- процедил я сквозь зубы. – Как только я коснусь вас, то через несколько минут вы станете моею, а я вашим рабом навеки. И когда я покину эту келью, то потеряю всякое уважение к самому себе, к вам и своей любви и, тем самым, потеряю вас навсегда. Услышав эти слова, Богдана закрыла лицо руками и сказала твердым голосом:

- Тогда уходите! Уходите поскорее, ибо я сейчас заплачу. Я не хочу, чтобы вы видели мои слезы. Она выглядела такой беспомощной, такой жалкой, что я, шагнул к ней в тот момент, когда она просила меня уйти.

- Богдана, любимая!

- Нет. Умоляю, уходи, если ты действительно, хоть немного меня любишь. И тут она крикнула в гневе
- Да уйди же, чего ждешь!?- Взбешенный я выбежал из кельи. Даже не попрощавшись с настоятельницей, я покинул монастырь. Как позже рассказывала мне сама Богдана, когда она услышала удаляющийся стук моих сапог, она закрыла глаза и дала волю так долго удерживаемых слезам. В тот миг она отчетливо поняла, что мы действительно любим друг друга и, что именно в тот момент она не испытала бы не стыда, не угрызения совести, если бы даже отдалась мне прямо в келье. Разве не глупо, считала она, было прощаться на веки, именно в тот момент, когда мы, наконец, оба осознали, что любит друг друга. И разве не комично, что ее Жизномир – этот бабник и ветреник, предпочел бегство вместо физической близости. Без сомнения, ей было бесконечно лестно. Тайная власть над сердцем любимого и завидное положение непрекословного божества тешило ее женское самолюбие. И тут Богдана сказала сама себе, что она предпочла бы в этот момент больше страсти и меньше поклонения с моей стороны.

Ее мысли прервала матушка София, которая тихо вошла в келью. Увидев плачущую послушницу, она принялась успокаивать и расспрашивать ее о том, что случилось и почему она плачет, хотя Софья и так все поняла, что в этом деле замешана любовь, но не подала виду.

- Ох уж эти мужчины, грубые и грязные скоты! Я понимаю, как тебе больно и тяжело на душе. Ты такая нежная и милая,- грустно протянула настоятельница, – и с тобой так жестоко обошлись.
- Вы правы, матушка, но я его еще так сильно люблю, - почти прошептала она.

- Зачем тебе он нужен, коль ты решила стать невестой Бога? Вот, вот уже и твой подстриг. Мужчины - грубые люди и нас, женщин, никогда не поймут, – ласково увещала настоятельница Богдану, поглаживая ей волосы.

- Тебе, милая, нужен близкий человек, который бы о тебе заботился, поддерживал в трудные минуты, - хрипло прошептала матушка-искусительница.

- Возможно, – с дрожью в голосе сказала девушка, и ее плечи вздрогнули от рыдания. Матушка Софья привлекла к себе Богдану, и начала успокаивать.

- Ну, вот видишь, опять плачешь.- И тут, как в каком-то неистовом порыве, матушка начала осыпать лицо девушки влажными поцелуями, в то время как ее руки шарили по всему телу и сжимали грудь. Богдана отпрянула от нее, совершенно потрясенная:

- Тебе уже лучше?- спросила матушка, участливо, как ни в чем не бывало.

- Мне намного лучше, – пролепетала Богдана.

- Ну и хорошо, детка! Настоятельница подтолкнула молодую послушницу к кушетке, села рядом и прижалась к ней губами и всем телом. Она извивалась в полном экстазе, в то время, как Богдана нервно ерзала и испытывала дискомфорт и смущение. Матушка Софья, нежной, но твердой рукой залезла к ней под платье, сняла панталоны, затем, раздвинув ноги послушницы, принялась работать языком. Богдану распирали неведомые ей ощущения.

- Сладенькая, миленькая, я так хочу тебя! - выдохнула настоятельница. Грудь Богданы взволнованно вздымалась, тело изгибалось и пульсировало от страсти, от ощущений одновременно новых и в тоже время странно знакомых, когда князь Владимир навалился на нее всем телом. Богданой овладела безумная жажда любви, желание пронизывало каждую клеточку ее тела.

Матушка Софья продолжала лизать и целовать девушку. Богдане, казалось, что она цепляется за тоненькую веточку и вот, вот сорвется в бездну. Так и случилось: веточка обломилась, и она впервые в жизни испытала оргазм. И это было восхитительно! Так восхитительно и ново, что она не сдержалась и заплакала. Слова настоятельницы вернули ее на землю.

- Господь всем повелел любить друг друга!- назидательно произнесла матушка и тут же вышла.
Взгляд Богданы невольно упал на икону Божьей матери, стоявшей на столе, и ей показалось, что в нем было осуждение. Богдана стала перед иконой и начала усердно молиться.
Три дня и три ночи девушка ничего не ела и не пила, а только молилась в своей келье. Ее нашли утром на четвертый день почти не дышащей, распростертой на полу пред святым распятьем. Настоятельница приказала отнести ее в келью и хорошо за ней ухаживать, но Богдана, прейдя в себя, отказывалась пить и есть, угасала на глазах.

Прошло четыре дня после моего отъезда из монастыря, как я получил письмо от матушки Софьи, в котором она извещала меня, о тяжелой болезни Богданы. Я немедленно отправился в монастырь, прихватив двух лучших придворных эскулапов.

Мою любимую Богдану я застал лежащей в постели. От нее остались одни горящие глаза, ее было не узнать. Она была так слаба, что не могла пошевелить рукой. Жизнь еле трепетала в ее груди. Эскулапы сразу же стали поить ее какими-то снадобьями, которые она принимала только из моих рук. Два дня я ни на шаг не отходил от любимой. Почти ежечасно прикладывал я свое ухо к ее груди, чтобы уловить едва слышимое дыхание. Вскоре, кризис прошел, и первое, что я услышал от Богданы было:
- Любимый, увези меня отсюда.

- Ты жива! – вскричал я как безумный, бросаясь на колени перед ее ложем.

- Ты жива, ты жива…- шептал я как сумасшедший, - ты снова вернулась ко мне. Я дал ей еще бесценного снадобья и приказным тоном сказал:

- Спи, отдыхай. Не одного слова более! Держа меня за руку, она умиротворенно опять заснула. Проснулась она только через девять часов и первыми ее словами были:

- Хочу кушать!

Она хотела встать, но тут же, от слабости упала навзничь на кровать. Силы быстро стали возвращаться к ней и через три дня мы уже прогуливались с ней по монастырскому саду. Вскоре она совсем окрепла, и мы оставили монастырь. Матушка Софья нас благословила.

Пока мы ехали к Царьграду, я не сводил глаз с моей любимой. Охваченный страстью и теплым дыханием ее чудесной красоты, я обнимал и целовал ее руки, при этом шептал, как безумец:

- Богдана, моя любимая Богдана, я так люблю тебя! Люблю первый раз в жизни. Она увертывалась от моих объятий, нежно улыбалась и, шутя, говорила:

- Ты любишь меня? Откуда я знаю, что ты меня любишь? Подобные слова ты, наверное, говорил всем своим девушкам.

- Нет, нет, любимая, - твердил я, - этих слов я никогда никому из женщин не говорил, клянусь, ты первая. Ни одной женщины я так не желал, как тебя, мое чудо. Полюби меня, Богдана и будь верной мне. Раньше я был болван и гуляка, простой и слабый человек, не постоянный в своих поступках, но теперь я другой. Я никогда тебя не обману и не изменю тебе. Скажи, милая, можешь ли ты полюбить меня? О, если сможешь, я буду самым счастливым человеком! Пока я говорил, она смотрела на меня своими удивительными глазами. Меня поразило выражение искренности и правды на ее лице.

- Я тебя полюбила, сказала она проникновенно, с первой нашей встречи, но я боялась признаться себе в этом. Ты не знал, и никогда не будешь знать, как я мучилась и как была одинока, когда ты покинул Новгород. Я ждала, что ты вспомнишь обо мне, напишешь или приедешь, но этого не произошло. Я никого не любила, кроме тебя. Возьми меня в свои объятия, и поклянемся, дадим великий обед любви, такую клятву, которая не может быть нарушена до конца нашей жизни. Слушай, мой Жизномир, и теперь и навсегда я даю тебе верность и свою любовь. Теперь и на веки я твоя и принадлежу только одному тебе. Клянусь пред Господом Богом! Я взял в свои руки, руки Богданы и сказал:

- Богдана, любимая, я клянусь тебе в верности и любви. Я буду принадлежать только тебе и в радости и в горе. Клянусь тебе своими языческими богами! И чтобы быть с тобою равным перед твоим Богом, я немедленно крещусь, и мы с тобой заключим перед всевышним Господом Богом, наш брак. Мы бросились в объятия друг другу, и наши тела слились в одно целое.

Не успели мы с Богданой прибыть во дворец, как императорская семья выразила желание скорее взглянуть на мою невесту, ради которой я совершил столь опасное и героическое путешествие со своей родины.

- Ну, что, - сказал император Константин,- обращаясь к своему семейству, - мог ли наш друг сделать лучший выбор? Нет, - отвечал ему император Василий, - они достойны друг друга; не сомневайтесь, что их союз будет наисчастливейшим!

Одним словом, все рассыпались в похвалах моей невесте. И если она заслужила одобрение в простеньком монашеском платье, то привела в восторг всю монаршискую семью, когда появилась в более пышном наряде на ужине. Так благородна была ее внешность, непринужденны манеры, что казалось, будто она никогда ничего другого не носила.

Вскоре императоры меня крестили и бракосочитали с моей любимой Богданой. Буквально через неделю я вынужден был просить великих императоров о том, чтобы они позаботился о моей жене Богдане, которая еще слаба и, не сможет выдержать длительного путешествия на родину, и, за которой я скоро вернусь, а сам со своими друзьями и с верой в Господа Бога отправился на далекую родину.



''ГЛАВА 19. РУССКАЯ ВОЛЧИЦА ИЛИ СВЯТАЯ.''

Мнение наших врагов о нас гораздо ближе к истине, чем наше собственное мнение о себе, где царствует наше тщеславие и гордыни.

По пути на родину я много думал о княгине Ольге и ее житие. В моих жилах текла и ее кровь. Вот так, как и я, она когда-то уже крещенной возвращалась из Царьграда домой.

Женщины, а в особенности русские, при всей своей слабости – сильнейшее существо на свете. Она управляет миром, принимает неординарные решения, перед нею открываются любые двери; она спокойна и терпелива, не поддается страсти, как и мужчина, владеет собою, как хороший наездник лошадью. Она – полководец мужчин! Если ты честолюбив - она проникнет в твое сердце и укажет тебе путь к славе и победам. Если ты устал и потерял веру, то отдохнешь на ее груди и снова ринешься в бой с еще большей верой. Если ты пал, она поддержит тебя, ободрит или смягчит твое падение. Если ты погибнешь в бою – она отомстит за тебя!

Женщина всесильна, так как природа на ее стороне! Женщины правят миром. Ради нее ведутся войны, люди тратят силы и расточают богатства, ради нее они делают много доброго и злого, стремятся к величию и ищут забвения. А женщина смотрит на все это и загадочно улыбается. И никто не знает тайны ее сердца. И поистине велик тот человек.

- Пристроивайте – варите меды! Вот я уже иду к вам! Иду на могилу моего мужа; для людей поплачу над его гробом, для людей сотворю ему тризну, чтобы не осудили меня! Древляне стали варить меды, а Ольга с малой дружиной налегке поднялась из Киев града. Придя на могилу мужа, она долго плакала, а наплакавшись, велела сыпать на могилу князя Игоря большой курган. После этого она устроила тризну и пригласила на нее всех лучших людей древлянской земли. И было их числом около пяти тысяч. Когда древляне упились вконец, то княгиня поспешила уйти с пира, приказав своим перебить всех древлян. На другое лето Ольга с большой дружиной вновь вернулась на Древлянскую землю. Полки сошлись Игорь лицом к лицу. Первым начал битву маленький Святослав. По законам и обычаям древних предков малыш первым бросил свое копье в древлян. Копье пролетело между ушей его лошади и упало ей под ноги. который может презирать женщину и ее силу!

Мне было всего неполных одиннадцать лет, когда преставилась княгиня Ольга. Было это в 6477году (969), месяца июля, в 11 день. Великий князь Святослав, сын ее, внуки ее, а с ними князья и бояре, и все горожане плакали по ней великим плачем. Когда понесли ее хоронить, то все, сколько там было христиан, так и язычников соотечественников, приезжих из многих стран купцов, вельмож – все горько плакали о потере доброй княгини
Впоследствии о ней скажут:

- Была она предвозвестницей христианской земле, как денница перед солнцем, как заря перед рассветом. Она ведь сияла, как луна в ночи; так и она светилась среди язычников, как жемчуг в грязи.
Однако были и другие, которые люто ненавидели княгиню и радовались ее смерти. За глаза они называли ее русской волчицей. Они не простили ей смерть древлянских мужей и непомерную дань, наложенную на них. Месть язычницы Ольги за смерть мужа - самая загадочная страница ее жизни. С детства я наслушался рассказов об этих событиях, леденящих кровь. Что это? Торжество языческой духовной свободы и человеколюбия или дикость?

Как-то, совсем юный князь Игорь тешил себя охотой на псковской земле. Стояла золотая русская осень. На другом берегу реки он увидел много дичи. Для того, чтобы туда попасть, нужна была лодка. И тут он увидел, что кто-то плывет в лодке по реке. Он позвал лодочника и велел себя доставить на другой берег. И каково было изумление юноши, когда он увидел, что лодкой ловко управляет юная, красивая и отважная девица. И разгорелась в нем страсть. Он обратился к ней с бесстыдными словами. Прекраса, так звали девушку, тут же пресекла его непристойные речи:

- Зачем напрасно позоришь себя, о, князь, склоняя меня на срам? Зачем думая о неподобающих вещах, постыдные слова произносишь? Не обольщайся, видя меня, молодую девушку, совсем одну, и не надейся - не возьмешь меня силой. Знай, что если ты не перестанешь соблазняться моею беззащитностью, то лучше мне будет, чтобы глубина реки этой поглотила меня,чтобы
быть тебе на соблазн; так я избегну поругания и позора, а ты не впадешь в соблазн из-за меня . Молодого князя удивили ее зрелый ум и девичья чистота. Устыдившись, в глубоком молчании он пересек реку. Долго не мог забыть Игорь целомудренную красавицу и, когда подошло его время жениться, повелел он найти дивную девицу и женился на ней. Так прирожденная славянка стала княгиней и получила новое имя Ольга.

Но не долгим было их счастье. Пошел Игорь на Древлянскую землю и удвоил дань с них, и то, что взял, отправил в Киев со своими ладьями, а сам остался с небольшой дружиной. Древляне же, с князем своим, имя которому Мал, задумав злое, сказали себе:

- Где волк – стада не паси! Он снова вернется. Пойдем, убьем его, а супругу его, возьмем за нашего князя, а с сыном его сделаем что хотим, и освободимся от дани, и все нам достанется. И убили его около города Искоротеня, там и погребли. Смерть Игоря была ужасной. Его разорвали надвое березами, не удостоив даже приличных похорон и погребального обряд. Первое известие о смерти Игоря великая княгиня получила от древлянских послов. Двадцать лучших мужей из древлянской знати выступили еще и в роли сватов. Они говорили:

- Не праведный без порока, не грешный без покояния! Послала нас Древлянская земля и велела тебе сказать, что мужа твоего убили. А за то, что был твой муж, аки волк, хищник неправедный и грабитель. А у нас князья добрые, не хищники и не грабители, распасли, обогатили нашу землю, как добрые пастухи. Пойди замуж за нашего князя.

- Приятно мне слушать ваши речи,- сказала Ольга, даже не уронив слезы,- уже мне моего Игоря не воскресить. Идите в свои ладьи и отдохните. Завтра утром вас в ладьях на руках внесут в город. Такова вам будет моя почесть.

Послы обрадовались и пошли к своим ладьям, пьяны – веселы, воздевая руки и восклицая:
- Знаешь ли ты, наш князь, как мы здесь тебе все уладили! А Ольга тем временем велела выкопать на своем теремном дворе вблизи самого терема великую и глубокую яму, в которую был насыпан горящий дубовый уголь. Наутро она села в терем и велела звать гостей такими словами:

- Зовет вас Ольга на любовь!

И подняли киевские мужики и торжественно понесли древлянских послов – сватов к княгиненому терему. Сидя в ладьях, знатные послы гордились и величались. Их принесли во двор княгини и тут же побросали в горящую яму вместе с ладьями.

- Хороша ли вам честь?!- воскликнула Ольга, приникши к яме.

- Пуще нам Игоревой смерти,- застонали послы. Ольга велела засыпать их землей живыми. Тут же она велела послать гонцов в Искоротень и сказать древлянам:

- Если вы и вправду просите меня за вашего князя, то присылайте еще послов, самых честнейших, чтобы могли идти отсюда с великой почестью, а без той почести люди киевские не пустят меня.
Вновь древляне избрали в новое посольство самых набольших мужей и отправили их в Киев. Как пришли новые послы, Ольга велела их угощать, а затем и истопить баню. Вошли древляне в баню и начали мыться. Двери за ними затворили и заперли; затем тут же от дверей зажгли баню; так они все и сгорели.

После этого Ольга вновь посылает к древлянам новых гонцов с вестью;

- Князь уже начал! – крикнул воевода Свенельд, и началась жестокая сеча. Вскоре киевляне стали теснить древлян и те побежали. Разгромив древлянское войско, Ольга с дружиной осадила город Искоротень, где был убит Игорь. Этот город знал, что ему пощады не будет. Киевская волчица никогда не простит им смерти мужа. Они дрались отчаянно.

Киевская дружина простояла все лето под городом все лето и не смогла его взять; тогда княгиня послала в Искоротень послов сказать от ее имени:

- Все ваши города отдались мне, все ваши люди взялись платить мне дань и теперь спокойно обрабатывают свои нивы и пашут землю, а вы хотите, видно, помереть голодом, что не идете на дань.

- Рады и мы платить дань,- отвечали горожане,- да ты хочешь мстить на нас смерть мужа.

- А я уже отомстила обиду мужа,- отвечала хитрая волчица.

- Покоритесь и платите мне легкую дань. Хочу умириться с вами.

И поверили доверчивые древляне княгине, глаголив:

- Бери княжна, что хочешь. Рады будем давать тебе медом и дорогими мехами.

- Вы обеднели в осаде,- ответствовала Ольга.

- Нет у вас теперь ни меду, ни мехов; хочу взять от вас дань на жертву богам - дайте от двора по три голубя и по три воробья. Обрадовались жители Искоротеня такой легкой дани. Получив дань, княгиня объявила, чтобы древляне были спокойны, так как наутро она отступит от города и пойдет в Киев. Услышав такую весть, горожане обрадовались еще больше и разошлись по дворам спокойно спать. А коварная волчица раздала ратным людям голубей и воробьев и велела к каждой птице привязать горючую серу с трутом, обернувши в лоскут и завертевши ниткой, и, как станет смеркаться, выпустить всех птиц на волю. Птицы полетели в свои гнезда, голуби в голубятни, а воробьи под застрехи. Город в один час загорелся со всех сторон; в ужасе люди выбегали за городские стены. И тут началась с ними расправа: одних убивали, других забирали в рабство; старейшин и бояр всех собрали и сожгли. После этого наложена была на древлян тяжелая дань: по две черных куницы и по две белки, кроме прочих мехов и меда, на каждый двор. Вот так отомстила Ольга, как добрая и верная жена, за смерть своего мужа. И за эту жестокую месть, которую она совершила с такой хитростью и мудростью киевляне прозвали свою княгиню «умнейшей от человека», а древляне - волчицей. Такова была моя бабка Ольга, как гласит людская молва.







''ГЛАВА 20. ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ ИЗ ЦАРЬГРАДА, МОЕ ПЕРЕРОЖДЕНИЕ ВЕРОЙ. СМЕРТЬ БОГДАНЫ…''

Лучше вести счет своим победам, чем поражениям! Счет неудачам, воспоминание о них забирают у нас силы и могут привести нас к трагическим последствиям…

Мое принятие православной веры, брак с Богданой сделали меня совсем другим человеком. Меня больше не привлекала слава, богатство, женщины… Я жил помыслами божьими, любовью к Богдане и заботами о моей родине. Я наивно полагал, что мы можем жить, как греки, если будем отдавать всего себя служению своему отечеству и полагаться на Господа. Обо всем этом я поведал князю Владимиру, когда отчитывался перед ним о поездке в Царьград. Я от него ничего не утаил. Он меня внимательно выслушал, и был сильно удивлен моим мыслям и желаниям, но не высказал, ни одобрения, ни порицания.

Буквально через день я принес ему свои предложения. Я призывал конунга обратить внимание на экономное расходование денег, находящихся в княжеской казне, употреблять их только на нужды княжества, ибо это священный фонд, который следует беречь, чтобы держать в страхе наших врагов, и излишки которого должны идти на создание новых городов и крепостей. Затем я предложил государю вернуться к опыту хозяйственного обустройства Руси его мудрой бабки княгине Ольги: уставам, урокам, а также вплотную заняться просвещением и образованием славянского народа.
Я прекрасно знал, что князю Владимиру доставило огромное удовольствие мое сообщение о том, что о нем думают в Константинополе. Я этим воспользовался и добавил в свои предложения пункты об укреплении военного союза с греками, расширения торговли и оказании помощи нам в деле просвещения Руси. Конунг одобрил без всякого энтузиазма мои предложения и предоставил мне их решать, как мне заблагорассудиться - на свой страх и риск. И я этим пользовался.

Мне удалось с помощью отца Михаила и приехавших из Царьграда миссионеров открыть несколько новых школ в крупных городах Руси и добиться более выгодных условий для наших купцов, торгующих с Византией. Я упорядочил казну, и все свои усилия направлял на обустройство старых и строительство новых городов. Моими первыми помощниками стали боярин Нарышкин, Шибалко, Стоян, Братонежко, Савелий и Афанасий. Как я понял, князь Владимир был доволен мною и моей командой, так как он мне не мешал в моих делах.

Я был совершенно счастлив! Любимая работа, любящая женщина, признание в обществе. Одно огорчало – вынужденная разлука с Богданой. Сначала болезнь, затем ее тяжелая беременность надолго разлучили нас. Я сильно скучал по Богдане, много ей писал, и только работа помогала мне пережить с ней разлуку. Летели дни, недели, месяцы… Я ждал рождения ребенка, забываясь в работе.
Варяги называли Русь страной городов – Гардарики. В мою бытность их было, по крайней мере более двадцати четырех. Название наших городов в основном были славянские: Белоозеро, Перемышль, Изборск …Выбор места для строительства города - крепости всегда диктовался военными соображениями. Их я расширял и укреплял, строил новые.

В этих городах бурно развивалось ремесло. Русские гончары умели, кроме посуды научились делать детские игрушки, кирпичи, облицовочную плитку. Из льна и шерсти, изготавливались добротные ткани. Появились в массовом порядке портные, ткачи, плотники, кузнецы и т.д. Самым распространенным было кузнечное ремесло. Кузнецы производили разнообразные изделия из металла, в том числе драгоценного: сельскохозяйственные( лемеха, косы, серпы), плотницкие (топоры, скобели, долота).Из злата, серебра, и меди изготавливали украшения, культовые предметы, декоративную и столовую утварь. Развивалось литейное дело.

Широко применялась русскими мастерами ковка, чеканка, гравировка, чернение. Высочайшего уровня искусства достигли русские оружейники. Их мечи, кольчуги, , боевые щиты, и конические шлемы высоко ценились в Польше и Венгрии, Дании и Швеции. Богатые люди в массовом порядке начали строить себе роскошные терема. Они были просторны, украшались росписями, отличались богатством внутренней отделки, имели башню- терем. Русские города стремительно меняли свой облик. Я радовался, как ребенок этим преобразованиям и новому лику городов.

В 988 году Владимир неожиданно для меня решил выступить с войском на греческий город Корсунь. Все мои усилия по укреплению союза Руси с Константинополем в один миг превратились в прах. Я негодовал по этому поводу, на что князь мне с улыбкой отвечал:

- Жизномир, друг мой сердечный, успокойся! То, что ты хочешь, хочу и я, только более верным и быстрым путем. Будет тебе союз Руси и Византии, но более для нас выгодным и почетным.
Я был сильно удивлен оптимизмом конунга, но меня больше всего волновала судьба Богданы и еще не родившегося моего ребенка, которые стали невольными заложниками этой неожиданной войны.
У Богданы были тяжелые роды. Как мне рассказывали, схватки продолжались около тридцати часов, а ребенок все не появлялся на свет. Оставаясь в своей комнате с принцессой Анной и врачом, Богдана встретила приступ страданий со стойкостью, достойной уважения. Когда схватки стали более болезненными, она старалась не кричать, считая делом чести вести себя со стоицизмом настоящей знатной дамы. И не один стон не вырвался из-за ее сжатых зубов. Однако испытания продолжались слишком долго. Из мокрой постели, где она билась, как попавший в ловушку зверь доносились непрерывные человеческие вопли. Проходили часы в этом крике, и голос ее слабел. Она молила Бога и желала только одно: умереть…

Ее крики отдавались эхом в сердцах императоров Константина и Василия, молодой принцессы Анны. Уже рассвело, но царская семья не ложилась спать. Однако, когда в храмах зазвонили колокола, возвестившее об утренней молитве, из комнаты молодой женщины вырвался стон, завершившийся отчаянным рыданием, император Константин не выдержал:

- Это невыносимо! – воскликнул он, – ничего нельзя сделать? Неужели ей обязательно терпеть такие муки?

Император Василий пожал плечами.

- Похоже, что так и должно быть… и врачи сказали, что первый ребенок иногда заставляет ждать себя долго. Особенно, когда рождается мальчик. Затем, помолчав немного, добавил:

- На все воля Господа Бога!

Наверное, так захотел наш Бог! Он дал мне сына, но забрал у меня Богдану. Несчастная моя жена так страдала во время родов, что потеряла сознание. Она не услышала первый, необычно мощный крик новорожденного, которого приняла первая на руки принцесса Анна:

- Мальчик! Сладчайший Иисусе! – признесла она и заплакала. Не приходя в сознание, Богдана умерла. Было это в день начала осады Корсуня, но об этом я еще не знал.

Первый раз увидел я своего ребенка в Корсуне. Его привезла с собой принцесса Анна. Ему было более года, и он уже улыбался. Она торжественно и с величайшей осторожностью протянула мне хрупкий белый сверток с розовым крохотным существом со словами:

- Сударь, у вас прекрасный и здоровый ребенок! Он великолепен! Возьмите его! - В ее глазах были слезы радости, умиления и счастья, как будто она была родной матерью моего ребенка. Не знаю, что на меня нашло, но, я даже не посмотрел на своего ребенка, наверное, сработал долго копившийся во мне рефлекс виновности моего сына в смерти матери. Я резко отвернул голову и сжав челюсти, неожиданно для себя пробормотал:

- Унесите это!...Я не хочу его видеть!

Гречанка нахмурила брови, неприятно пораженная моим поведением и яростью моего тона.
- Жизномир, я не узнаю вас! Вы не хотите видеть своего сына? – В глубокой растерянности она смотрела то на меня, то на князя Владимира. Слезы непроизвольно хлынули с моих глаз, и я попросил у князя и княгини разрешение удалиться, так и не сказав княгини, ни одного слова благодарности за ее великодушие, помощь и доброту, проявленную к моей жене и ребенку. Во мне говорил язычник.
Только спустя много времени, я в полной мере осознаю свою ошибку и буду глубоко раскаиваться в содеянном. Это был мой наследник !Плоть от плоти , кровь от крови моей..Надежда любого мужчины, продолжатель рода и твоего «я».В этом небольшом пакете из тончайшего полотна и кружев, который принцесса Анна прижимала к сердцу с такой любовью и нежностью, словно в нем был сам Сын Божий, покоились века традиций, блеск рода знатных князей Рюриковичей, мое отцовское счастье, которое я от себя оттолкнул…

Мой дядюшка любил говорить: - Все под одним Богом ходим, хоть и не в одного веруем. Как он был прав!

Корсунцы затворились в городе и крепко отбивались, несмотря на изнеможение. Под градом стрел, защищаясь щитами, киевская рать в авангар с таранами в руках, каждый из которых держали двадцать человек, пробежали по узкому мостику через ров. Первый таран с силой ударился в ворота, которые к удивлению князя Владимира, выдержали этот мощнейший удар! Подобно хищникам, жаждущим крови, дружина князя взвыла, отскочила в сторону, пропуская своих товарищей со вторым тараном. Ворота задрожали, но вновь выстояли. Воеводы, Угоняй и Путята, громовым голосом отдавали распоряжения воинам, карабкавшимся по осадным лестницам, приставленным к стене. Только отчаянные смельчаки могли пойти на штурм первыми, - ведь большинство из них должны были погибнуть. В одной из таких атак под Корсунем погиб смельчак и красавиц, мой друг Стоян. Он, с небольшой группой киевских дружинников и кочевников, первым де поднялся на крепостные стены Корсуня. С ним был и его верный друг Шыбалко. Греки, с дикими криками будут падать вниз под ударами их мечей и кривых сабель. Шибалко поскользнулся и упал в лужу крови. Греческий воин воспользовался случаем, торжествующе смеясь, кинулся к киевлянину, занося саблю над головой. Внезапно шлем грека раскололся, а Стоян ухмыляюсь своему другу, выдернул боевой топор из черепа поверженного врага:

- Брат мой, если уж падать, то с хорошего коня! – воскликнул весельчак Стоян, перекрикивая шум битвы и лязг металла, но договорить не успел. Он умолк. На его лице с тонкими чертами появилось изумленное выражение. Шибалко почувствовал, что у все похолодело внутри него. Из живота Стояна торчало острие короткого греческого клинка, а стоящий сзади грек свирепо скалился. Шибалко стремительно бросился вперед; горячая волна ненависти захлестнула его мозг. Латинянин торопливо вытащил свой клинок из тела Стояна, поднял его, защищаясь от удара. Обоюдоострый русский меч , сломал надвое клинок грека, и как в масло, вошел в тело убийцы Стояна. Шибалко быстро подбежал к другу, все еще стоявшему на ногах, с участием вглядываясь в его бледное, измученное лицо:

- Ты, как?- спросил он, тревожно глядя на расплывающееся пятно крови. Глаза его дрогнули и закрылись. Он испустил дух. Послышалась команда отходить. Шибалко и несколько воинов бережно спустили Стояна вниз.

На головы посыпались камни, полился расплавленный свинец из котлов, висевших на цепях, чтобы их можно было опорожнить и вновь наполнить. Киевские ратники падали, погибая до того, как разбивались об острые камни внизу. Корсуньские лучники, стоявшие на крепостных стенах, в упор расстреливали киевских воинов! Видя это, конунг приказа отходить на исходные позиции.
Владимир объявил грекам, что если они не сдадутся, то он будет три года стоять под городом. Когда эта угроза не подействовала, Владимир велел делать вал около города, но корсуняне подкопали городскую стену и уносили присыпаемую русскими землю к себе в город; русские сыпали еще больше, и Владимир все стоял. Тогда один корсунянин именем Анастас пустил в русский стан к Владимиру стрелу, на которой было написано:

- За тобою, с восточной стороны, лежат колодцы, от них вода идет по трубе в город, перекопай и перейми ее. Владимир, услыхав об этом, взглянул на небо и сказал:

- Если это сбудется, я крещусь. Известие верно ходу событий - это не первый пример, что князь языческого народа принимает христианство при условии победы, которую должен получить с помощью нового божества. Владимир тотчас велел копать против труб, вода была перенята; херсонцы изнемогли от жажды и сдались. Владимир вошел в город с дружиною и послал сказать греческим императорам Василию и Константину:

- Я взял ваш славный город; слышу, что у вас сестра в девицах; если не отдадите ее за меня, то и с вашим городом будет то же, что с Корсунем. Испуганные и огорченные таким требованием, императоры велели отвечать Владимиру:

- Не следует христианам отдавать родственниц своих за язычников; но если крестишься, то и сестру нашу получишь, и вместе царство небесное, и с нами будешь единоверник; если же, не хочешь креститься, то не можем выдать сестры своей за тебя. Владимир отвечал на это царским посланниками:

- Скажите царям, что я крещусь; я уже прежде испытал ваш закон, люба мне ваша вера и служенье, о них мне рассказывали посланные вами мужи. Цари обрадовались этим словам, умолили сестру свою Анну выйти за Владимира и послали сказать ему:

- Крестись, и тогда пошлем к тебе сестру. Но Владимир велел отвечать:

- Пусть те священники, которые придут с сестрою вашею, крестят меня. Цари послушались и послали сестру свою вместе с некоторыми сановниками и пресвитерами; Анне очень не хотелось идти:

- Иду, точно в полон,- говорила она, лучше бы мне здесь умереть. Братья утешали ее:

- А что если бог обратит тобою русскую землю в покаяние, а Греческую землю избавит от лютой рати; видишь, сколько зла наделала Русь грекам? И теперь, если не пойдешь, будет то же. И едва уговорили ее идти. Анна села в корабль, простилась с роднею и поплыла с горем в Корсунь, где была торжественно встречена жителями. В это время, как мне сказывали, Владимир разболелся глазами и ничего не мог видеть и сильно тужил; тогда царевна велела сказать ему:

- Если хочешь исцелиться от болезни, то крестись поскорей; если же не крестишься, то и не вылечишься. - Владимир сказал на это:

- Если, в самом деле, так случится, то поистине велик будет бог христианский, и объявил, что готов к крещению. Епископ корсунский с царевниными священниками, огласив, крестили Владимира, и когда возложили на него руки, то он вдруг прозрел; удивившись такому внезапному исцелению, Владимир сказал:

-Теперь только я узнал истинного бога! Видя это, и из дружины его многие крестились. После крещения заключен был брак князя Владимира с Анною. Прежняя вера была в князе поколеблена, он видел превосходство христианства, видел необходимость принять его, хотя по очень естественному чувству медлил, ждал случая, ждал знамения; он мог отправиться и в корсунский поход с намерением креститься в случае удачи предприятия, мог повторить обещание, когда Анастас открыл ему средство к успеху, и потом опять медлил, пока увещания царевны Анны не убедили его окончательно. Таким был князь Владимир, такими были мы…






''ГЛАВА 22. КРЕЩЕНИЕ КИЕВЛЯН И НОВГОРОДЦЕВ.''

И с того дня своего Крещения начал князь творить молитву:

- Я узнал Бога и радуюсь! И если вы, люди русские узнаете Его, то так же станете радоваться. Он помилует ваш род и землю нашу русскую, дарует нам богатства и благодать Божию…О, Боже, дай нам всем разумение!

Владимир вышел из Корсуня с царицею, взял с собою Анастаса, священников корсунских, мощи св. Климента и Фива, сосуды церковные, иконы, взял два медных истукана и четыре медных коня; Корсунь отдал грекам назад в вено за жену.

В Корсунь явился к Владимиру и митрополит Михаил, назначенный управлять новою русскою церковью, потому что константинопольская церковь не могла медлить присылкою этого лица, столь необходимого для утверждения нового порядка вещей на севере. По возвращению в Киев, Владимир, прежде всего, крестил сыновей своих и людей близких. Вслед за тем велел ниспровергнуть идолов. Этим должно было начаться обращению народа- ниспровержением прежних предметов почитания нужно было показать их ничтожество; это средство считалось самым действительным почти у всех проповедников и действительно было таковым; кроме того, ревность новообращенного, не могла позволить Владимиру удержать хотя бы на некоторое время идолов, стоявших на самых видных местах города и которым, вероятно, не переставали приносить жертвы; притом, если не все, то большая часть истуканов напоминали Владимиру его собственный грех, потому что он сам их поставил. Из ниспровергнутых идолов одних рассекли на части, других сожгли, а главного, Перуна, привязали лошади к хвосту и потащили с горы, причем двенадцать человек били истукана палками: это было сделано, не потому, чтобы дерево чувствовало, но на поругание бесу, который этим идолом прельщал людей: так пусть же от людей примет и возмездие. Когда волокли идола в Днепр, то народ плакал; а когда Перун поплыл по реке, то приставлены были люди, которые должны были отталкивать его от берега, до тех пор, пока пройдет пороги. Затем приступлено было к обращению киевского народа; митрополит и священники ходили по городу с проповедью. Сам князь участвовал в этом деле. Многие горожане с радостью крестились, но большинство было таких, которые не соглашались на это. Между ними были двоякого рода люди: одни не хотели креститься не по сильной привязанности к древней религии, но по новости и важности дела, колебались точно так же, как, по преданию, колебался прежде и сам Владимир; другие не хотели креститься по упорной привязанности к старой вере; они даже не хотели слушать ни о какой-либо проповеди. Видя это, князь употребил средство посильнее: он послал повестить по всему городу, чтоб на другой день все некрещеные шли к реке, кто же не явится, будет противником князю. Услыхав этот приказ, многие пошли охотою, именно те, которые прежде медлили по нерешительности, колебались, ждали только чего-нибудь решительного, чтобы креститься; не понимая еще сами превосходства новой веры пред старою, они, естественно, должны были основывать превосходство первой на том, что она принята высшими:

- Если бы новая вера не была хороша, то князь и бояре не приняли бы ее, - говорили они. Некоторые шли к реке по принуждению, некоторые же ожесточенные приверженцы старой веры, слыша строгий приказ Владимира, бежали в степи и леса.

На другой день после объявления княжеского приказа, Владимир вышел со священниками царицыными и корсунскими на Днепр, куда сошлось множество народа; все вошли в воду и стояли одни по шею, другие по грудь; несовершеннолетние стояли у берега, возрастные держали на руках младенцев, а крещеные уже бродили по реке, вероятно, уча некрещеных, как вести себя во время совершения таинства, а также и занимая место их восприемников, священники на берегу читали молитвы. Непосредственным следствием принятия христианства Владимиром и распространения его на русской земле, было, разумеется, построение церквей. Владимир, тотчас после крещения, велит строить церкви и ставить их по тем местам, где прежде стояли кумиры. Так, поставлена была церковь св. Василия на холме, где стоял кумир Перуна и прочих богов Владимир велел ставить церкви и определять к ним священников также и по другим городам и приводить людей к крещению по всем городам и селам.

Митрополит Михаил с епископами, присланными из Царьграда, с Добрынею, дядею Владимировым, и с Анастасом ходили на север и крестили народ; естественно, что они шли сначала по великому водному пути, вверх по Днепру, волоком и Ловатью, до северного конца этого пути - Новгорода Великого. Здесь были крещены многие люди, построена церковь для новых христиан; но с первого раза христианство было распространено далеко не между всеми жителями из Новгорода. Путем водным, шекснинским, проповедники отправились к востоку, до Ростова. Там и закончилась деятельность первого митрополита Михаила в 990 году; в 991 он умер. Легко представить, как смерть его должна была опечалить Владимира в его новом положении; князья едва могли утешить другие епископы и бояре; скоро, впрочем, был призван из Царьграда новый митрополит - Леон; с помощью поставленного им в Новгороде епископа Иоакима Корсунянина язычество здесь сокрушено было окончательно. Мне сказывали:

- Когда в Новгороде узнали, что Добрыня идет крестить, то собрали вече и поклялись все не пускать его в город, не давать идолов на ниспровержение; и точно, когда Добрыня пришел, то новгородцы разметали большой мост и вышли против него с оружием; Добрыня стал было уговаривать их ласковыми словами, но они и слышать не хотели, вывезли две камнестрельные машины (пороки) и поставили их на мосту; особенно уговаривал их не покоряться главный между волхвами Богомил, прозванный за красноречие Соловьем. Епископ Иоаким со священниками стояли на торговой стороне; они ходили по торгам, улицам, учили людей, сколько могли, и в два дня успели окрестить несколько сот. Между тем на другой стороне новгородский тысяцкий Угоняй, ездя всюду, кричал
- Лучше нам помереть, чем дать богов наших на поругание. Народ на той стороне Волхова рассвирепел, разорил дом Добрыни, разграбил имение, убил жену и еще некоторых из родни. Тогда тысяцкий Владимиров, Путята, приготовив лодки и выбрав из ростовцев пятьсот человек, ночью перевезя выше крепости на ту сторону реки и вошел в город беспрепятственно, ибо все думали, что это свои ратники. Путята дошел до двора Угоняева, схватил его и других лучших людей и отослал их к Добрыне за реку. Когда весть об этом разнеслась, то народ собрался до 5000, обступили Путяту и начали с ним злую сечу, а некоторые пошли, разметали церковь Преображения господня и начали грабить дома христиан. На рассвете приспел Добрыня со всеми своими людьми и велел зажечь некоторые дома на берегу; новгородцы испугались, побежали тушить пожар, и сеча перестала, Тогда самые знатные люди пришли к Добрыне просить мира. Добрыня собрал войско, запретил грабеж; но тотчас велел сокрушить идолов, деревянных сжечь, а каменных, изломав. побросать в реку. Мужчины и женщины, видя это, с воплем и слезами просили за них, как за своих богов. Добрыня с насмешкою отвечал им:

- Нечего вам жалеть о тех, которые себя оборонить не могут; какой пользы вам от них ждать? И послал всюду с объявлением, чтоб шли креститься. Посадник Воробей, сын Стоянов, воспитанный при Владимире, человек красноречивый, пошел на торг и сильнее всех уговаривал народ; многие пошли к реке сами собою, а кто не хотел, тех воины тащили, и крестились: мужчины выше моста, а женщины ниже. Тогда многие язычники, чтоб отбыть от крещения, объявляли, что крещены; для этого Иоаким велел всем крещенным надеть на шею кресты, а кто не будет иметь на себе креста, тому не верить, что крещен, и крестить. Разметанную церковь Преображения построили снова. Окончив это дело, Путята пошел в Киев; вот почему есть бранная для новгородцев пословица. «Путята крестил мечом, а Добрыня – огнем».

Таким образом, христианство при Владимире, было распространено преимущественно по узкой полосе, прилегавшей к великому водному пути из Новгорода в Киев; к востоку же от Днепра, по Оке и верхней Волге, даже в самом Ростове, несмотря на то, что проповедь доходила до этих мест, христианство распространялось очень слабо; скоро мы увидим, что иноки Печерского монастыря будут проповедниками христианства у вятичей и мери и будут мучениками там; народная молва прямо говорит, что вятичи сохраняли еще языческие обычаи, наконец, церковники, называют русских христиан малым стадом Христовым. Самому князю принадлежит распространение христианства на запад от Днепра, в странах, которые он должен был посещать по отношениям своим к Польше; я знаю, что в 992 году он ходил с епископами на юго-запад, учил, крестил людей и в земле Червенской построил в свое имя город Владимир и деревянную церковь святой Богородицы. Митрополит и епископы были присланы из Царя-града; Владимир привел из Корсуня тамошних священников и священников, приехавших с царевною Анною. Но этого числа было недостаточно для крещения и научения людей в Киеве и других местах. Тут же присланы были священники из Болгарии, которые были способны учить народ на понятном для него языке; Но сколько бы ни пришло священников греческих и болгарских, все их было мало для настоящей потребности; нужно было умножить число своих русских священников, что не могло произойти иначе, как чрез распространение книжного учения. Такое распространение было предпринято немедленно после всенародного крещения в Киеве, ибо в нем митрополит и князь видели единственное средство утвердить веру. Отцы и матери были мало утверждены, оставить детей при них - значило мало подвинуть христианство, ибо они воспитывались бы более в языческих понятиях и обычаях; чтоб сделать их твердыми христианами. Необходимо было их на время оторвать от отцов плотских и отдать духовным; притом, как выше замечено, только одним этим средством можно было приобрести священников из русских. Владимир велел отбирать детей у лучших граждан и отдавать их в книжное ученье; матери плакали по них, как по мертвых, потому что еще не утвердились верою. Детей раздали учиться по церквам к священникам и причту. В княжение Владимира умножились разбои, и вот епископы сказали великому князю: - Разбойники размножились, зачем не казнишь их? Владимир отвечал:

- Боюсь греха. Епископы возразили на это:

- Ты поставлен от бога - на казнь злым, а добрым - на милование; тебе должно казнить разбойника, только разобрав дело.

Владимир послушался, отверг виры и начал казнить разбойников; но потом те же епископы вместе со старцами сказали ему:

- Рать сильная теперь; если придется вира, то пусть пойдет на оружие и на коней. Владимир отвечал:

- Пусть будет так! И стал он жить опять по устроению отцовскому и дедовскому. Так, с первых дней принятия христианства, духовенство прямо стало влиять уже на строй общественный; не в церковных делах, не о средствах распространения христианства советуется Владимир с епископами, а о том, как наказывать преступников. Вместе со старцами епископы предлагают князю о том, куда употреблять виры, заботиться о внешней безопасности, и князь соглашается с ними.





''ГЛАВА 23. КЕМ БЫЛ И КЕМ ТЫ СТАЛ?''

Никогда не надо торопиться кого-то осуждать или поносить, особенно великих людей, чье слово и каждое деяние рассматривается тысячами завистливых глаз, а малейшие недостатки его выкрикиваются тысячами голосов, пока мир не наполнятся отзвуками его грехов и оценкой:

- Он плохой!

Наполовину волхв, полу варяг и полу варвар. Наполовину безумец, с печатью гения в самом безумии! Хорош к тем, кто умеет потворствовать его сладострастию, и в раздражении – страшный человек! Он верен своим друзьям, если любит их, Иногда фальшив, ради своих целей. Великодушен, смел, даже добродетелен, счастлив – когда любим. Таким я знал Владимира до его крещения.

Выбор, подобный этому, выбор подвига ради Царства Небесного, то есть того, что мир считает безумием, в русской истории совершался не однажды и не только в те дни. Это длительный исторический процесс, пронизывающий всю историю Руси. Первым этот выбор, вместе со своим народом, сделал князь Владимир; он направил ход русской истории в духовном направлении. Вместе с народом, говорю я, ибо и до него были те, кто искал Небесного Царства: это и бабушка самого князя, святая равноапостольная княгиня Ольга, киевские первомученики Феодор, Иоанн и многие другие.
Но Владимир первый пошел путем креста вместе со всем своим народом. Конечно, этот выбор не мог быть им сделан без великой внутренней борьбы, гораздо более сильной, чем была она у князя. Ведь им, как крещеным, уже по-христиански воспитанным людям, необходимо было решить: идти ли до конца по уже известному им пути христианства, христианской жертвы и стоять ли на нем до конца. В то время как язычнику князю Владимиру, отец которого носил прозвище «дикий вепрь», необходимо было решиться на совершенно новый, на Руси неведомый и непроторенный путь. И вот князь, прежде не отказывавший себе ни в одном из земных удовольствий, наперсник разврата, мстительный и кровожадный, вдруг должен был духовно умереть и возродиться новым человеком, с новой душой, по глаголу Христа: Потерявший душу свою ради Меня, сбережет ее (Мф. 10, 39).

Я думаю, что решение пойти на смерть духовную может быть труднее и требует большего мужества, чем решение пойти на смерть физическую. Ибо та смерть, на которую решился тогда еще распутный князь, означала многократную, повседневную смерть, по слову апостола Павла: Я каждый день умираю, братия (1 Кор. 15, 31).

Принимая христианство, Владимир понимал, что выбирает самое трудное из трех предложенных ему вероисповеданий. Я видел, что он долго испытывал свой выбор, прежде чем решился на него, видя, что христианство означает путь Креста, следование за Христом, а значит необходимо, прежде всего, расстаться со своим недостойным прошлым, ветошью старых привычек, с ветхим, плотским человеком. Князь понимал, что недостаточно будет просто сбросить с киевского холма статую Перуна и утопить его в Днепре, но что и он сам, и каждый из последовавших за ним должны будут выбросить идолов из своих душ. А идолы славянские, увы! Как и любые другие идолы, они были плодом фантазий, ничтожествами с громкими именами, земными богами, бессловесными агентами земного царства, обещавшим и людям земное обманчивое царство, привязывая этим людские души к земле.
Славянское идолопоклонство, центр которого находился в Киеве, было одним из самых диких в Европе. Язычник князь Владимир являлся типичным представителем язычества тех времен. Славяне-язычники - беспощадная стая грабителей, захватчиков, чревоугодников, разрушителей, заживо сжигавших вдов, приносивших в жертву своим идолам младенцев. Они приводили в ужас развитые народы того времени, особенно самое цивилизованное из них - Византию. Славяне-язычники с особенным вожделением разрушали то, что не созидали, и грабили, то, что было сработано чужим трудом. Какая сила в мире могла из этой свирепой орды сотворить народ духовный, святой, облагородить его, преобразить, переродить? Сила веры Христовой - вот та единственная сила, которая смогла совершить это чудо. Она из Владимира-волка сделала Владимира-ягненка. Недавний сластолюбец и охотник до женской красоты, распустил свой «гарем» и стал жить целомудренно; чревоугодник и любитель возлияний, стал поститься, вплоть до изнеможения он, когда-то насмехавшийся над исламом, запрещающим вино и свинину! Некогда жестокий, князь начал обходить больницы и тюрьмы, раздавая милостыню, утешая больных. В прошлом любитель ночных оргий, весельчак, он стал проводить ночи в слезных молитвах и поклонах, в размышлении о суде Божием, о спасении души. Не знавший стыда, Владимир стал стыдливее девушки. Владимир-палач превратился в кроткого, милостивого самарянина. Одним словом, Владимир-идолопоклонник преобразился в христианского святого. Будто на какой-то таинственной стене стерли изображение демона и начертали Ангела! Чудо, куда большее, чем превращение гусеницы в бабочку!

Говорят, что при гробе святого Владимира не было явлено ни одного чуда, но не сотворил ли сей избранник Божий при жизни своей великое чудо над самим собою и дикой Русью? Все чудеса, которые творят святые: исцеления от болезней, очищение от страстей, пороков, изгнание бесов, воскрешения умерших - все это совершил святой Владимир над собой самим. Если бы от его гроба стали проистекать чудеса, люди могли бы не просто считать его святым, но обожествить его. Переворот, совершившийся в душе князя Владимира, явился таким чудом, которое никак нельзя объяснить только человеческими усилиями: оно было бы невозможно без помощи благодати Божией. Кто-то, рассуждая о Промысле Божием, может в недоумении спросить: отчего Господь избрал крестителем, духовно переродившим русский народ, именно такого человека, который в начале своей жизни, кажется, превзошел в зле всех своих языческих предков и современников? Как будто Обративший Савла в Павла, в Апостола веры Христовой, выбирая такого закоренелого язычника для важнейшей миссии, не знал, каков был Владимир. Действительно, нелегко бывает рассмотреть все нити в тончайшей ткани Божественного Промысла, но эту нить проследить нетрудно. Было необходимо показать всем последующим русским поколениям раскаявшегося грешника, поставить у истоков новой России просветившегося язычника, чтобы стоял он, подобно змию медному, и наставлял, укреплял и исцелял оступившихся и маловерных, всех русских христиан во все грядущие времена. Лучшее свидетельство действенности любого лекарства - исцелившийся больной. Необходимо было исцеленного князя Киевского показать тем, кто был еще болен, для того чтобы они с радостью приняли то же лекарство. Из всех чудес, что творит вера Христова, самое душеполезное - обращение грешника в праведника. И вот как свидетельство такого чуда - личного преображения - стоит святой Владимир при вратах христианской Руси и словно взывает к каждому русскому:
- Я был ночь и превратился в день! Кем был ты? Кем стал ты?

В силу различных причин или по воле судьбы, человек со временем меняет свое отношение к вещам и другим людям, которые, в свою очередь, меняются по отношению к нему. Стоит человеку координально изменить свои мысли, как все меняется в его жизни. А наша жизнь есть то, что мы думаем о ней и во что веруем.

Человек начинает притягивать к себе не то, что он хочет, а то, кем он является по сути человеческой - божеством или себе злодеем. Как человек поступает и чего достигает – является результатом наших собственных мыслей. Человек способен подняться, одержать победу и достичь успеха, только возвысив свои мысли, но и может остаться слабым, жалким, несчастным и никчемным, если он этого не сделает.

Прошло около семи лет после смерти Богданы. Мрак и безъисходность безраздельно властвовали в моем сердце. Я много работал, но это меня не спасало от моих грустных дум и самого себя. Мой ребенок меня не радовал. Глупо, но я его винил в смерти Богданы. С того дня, как княгиня Анна прибыла в Киев и привезла с собой малыша из Константинополя, я его почти не видел. Все заботы о нем взяла княгиня. Она стала его крестной матерью и матерью по жизни. По ее настоянию он получил имя Богдан, так как был очень похож на мою жену. Мне казалось, что у него не было ничего моего.С утра до вечера я был занят работой, что как-то спасало меня от горестных дум. Под моим непосредственным руководством была построена первая церковь Святого Василия в Киеве, перестроена и украшена мозаикой и стенной живописью (фресками) Десятинная церковь. Действовал Церковный устав, в разработку которого я вложил не мало сил и старания.

Христианская религия понемногу втягивала славянский люд в местную жизнь, местные интересы областей, не давали им обособляться от центра. Области эти поневоле вовлекались в общую сутолоку жизни, какую производил князь киевский. Конечно, народ еще не был проникнут одним национальным духом, сознанием общих интересов и единством веры, но, по крайней мере, приучался думать друг о друге, внимательно следить, что делается в других уголках Руси. На моих глазах зарождалось и крепло сознание людей, что они составляют большую семью русов-славян.

Заметно изменился быт и нравы горожан и крестьян под влиянием христианской морали. Они стали одеваться опрятнее и следить за собой. Мужчины носили повсеместно длинные рубахи из домотканого холста, подпоясанные ремнем, неширокие штаны, заправленные в сапоги или онучи ( длинные узкие полосы ткани, обматываемые вокруг ноги).

Аккуратнее в одежде стали и женщины. Женские одежды стали украшаться вышивкой, и были длинными до полу. Длинными были и рукава, собиравшиеся складками у запястья. Их сдерживали специальными браслетами. Рукава они распускали только в торжественных случаях. Богаче и изысканье стали шапки из яркой материи с меховой опушкой символом знатности. Рядовые горожане и селяне носили меховые или плетеные шапки разнообразных фасонов. Замужние женщины не стали появляться на людях с непокрытой головой, «простоволосой», так как считалось, что этим она могла принести вред окружающим. Голову покрывали повоем( полотенцем).Сорвать с женщины такой покров, считалось для нее большим позором, а виновнику грозил не малый штраф.

Как грибы росли терема и добротные срубы. Церкви и новые постройки изменили лик города. Повсюду возвышались также княжеские дворцы, жилища духовенства, общественные здания, дома разбогатевших купцов и дружинников князя, склады, лавки, харчевни и постоялые дворы. Повсюду слышался непрекращающийся, упорный стук: это камнетесы с утра до вечера стучали молотками, дробили и шлифовали мягкий камень, из которого возводят столицы; повсюду кипучая, шумная, суетливая толпа, шагающая прямо по строительному мусору. Таким я запомнил Киев в те дни.

С помощью княжеской и церковной казны в городе процветали все сферы человеческой деятельности. Я взирал на град с чувством особой гордости и удовлетворения. Очень радовался назначению Иллариона нашим пастырем, после смерти Михаила. Я к этому приложил руку и не капли в этом не пожалел. Он много делал для Руси. Этот умный и добрый церковник в течение года с таким искусством управлял финансами церкви, так ловко обложил всех имущих налогом, что я ему позавидовал и многому у него научился.

Он занимался всем, решал все вопросы. Митрополит вмешивался во все споры удельных князей, если надо отлучал провинившихся перед церковью даже от церкви, принимал участие в переговорах о войне и мире, не скупился на подаяние беднякам, строго взыскивал с провинившихся священников.
Отец Илларион стал моим духовником. Только он знал, что творилось в моей измученной горем душе.
Кто из нас терял близкого, тот знает, что первые месяцы после смерти любимого человека он думает, что его страдания закончатся только вместе с его смертью. Он хочет и ищет смерти. И пока он ждет ее, этот человек становится другим. Смерть очищает его от всего наносного и фальшивого. Мужья и жены начинают лучше друг к другу относиться. Мужчины, считавшие себя легкомысленными в любовных делах, вдруг обретают постоянство. Сын, почти не замечавший живущую рядом мать, теперь с тревогой и сожалением мысленно вглядывается в каждую морщинку материнского лица, не выходящего из его памяти.

Копаясь в своей душе, я пришел к весьма неутешительным для себя выводам, я другой – я никогда больше никого не полюблю, даже собственного сына. С ужасом я осознал свой крах. Мои благие порывы забыться в работе не приносили мне облегчения. Мука жить памятью о Богдане усугубляла мои страдания еще больше. Только в теперешнем положении я имел полную возможность увидеть свои чувства взглядом, ровно объективным и лихорадочным. Угрызение совести, что я испытывал, проверял, а потом изменял Богдане, приносили мне нестерпимую душевную боль, которую я заливал вином. Я много пил, но не пьянел. Более того я совсем лишился сна, а моя боль не проходила. Я раздражался по любому поводу: полету ласточки, вечерней росе на траве, лучику солнца, будившему меня…
Глубокая отчужденность пролегла между мною и князем Владимиром. Этому предшествовало одно событие. Мое стремительное возвышение при дворе, неподкупность и непререкаемый авторитет вызывали ненависть и зависть у бояр. Они мне всячески вредили: распускали нелепые слухи, игнорировали по разным причинам мои приказы. Дело дошло до того, что меня попытались даже отравить на княжеском пиру. И только благодаря моим верным друзьям и пройдохам, Савелию и Афанасию, я не погиб. Они случайно узнали о заговоре бояр и успели меня во время предупредить. Я провел свое расследование и выявил зачинщиков. Во главе заговора стояли Никодим и Гавриил, мои старые враги и несколько знатных бояр, которым я не позволял воровать из княжеской казны. Князь Владимир в заговор мне не поверил, а я не стал ему ничего доказывать. Я убил своих врагов их же оружием, ядом, подкупив их слуг. Во мне вновь проснулся язычник и желание убивать…

Итак, я вынужден был жить ото дня ко дню один, лицом к лицу с этим жестоким миром и своими душевными муками, которые доводили меня до сумасшествия. Я понимал, что так дальше продолжаться не может. Надо было, что - то делать. И наконец, в этом обострившемся до пределов одиночестве, я решил уйти в мир отшельничества и добровольного изгнания себя от людей, чтобы самоочиститься и найти себя, но перед этим я решил побывать на могиле Богданы. Благо, в Царьград этой весною должен был отправиться Василий Буслаев, с которым я держал связь.

В книге Бытия сказано, что Господь дал человеку власть над всей огромной землей, но, простому человеку, ни к чему такие сверхцарские дары. Все, что он желает, это приобрести власть над своими мыслями, над своими страхами; власть над своим разумом и над своей душой, а этого подчас достичь не так просто.

Накануне отъезда в Новгород мне приснился сон. Снилось мне, что я в непроходимом лесу. Темно, холодно и вокруг шныряют какие-то мерзкие твари с лицами, убитых мною людей. Они смеются надо мной. Особенно злорадствуют Никодим и Гавриил. Я понимаю, что заблудился. Молюсь всем нашим языческим Богам и прошу у них помощи. Не помогает! Тут взываю к Богу Иисусу Христу, и свершается Чудо. Я увидел солнце, а в блеске солнца свет Бога Иисуса Христа, который шел навстречу мне: я упал, земля колебалась, деревья тряслись, вода всюду спешила вся вспять, и когда тот, который все века сотворил, приблизился ко мне, ничтожному существу я обомлел. Он могуч, силен, лицо его приятно, глаголы его страшны. Я пал без чувства, мне было хорошо. Долго ли я лежал, не объясню. И когда я пришел в себя, то почувствовал его в себе. Мы в то время соединились с ним — он во мне, я в нем, — отец, сын и слово.

Тут я встретил покойных отца моего и мать. Они меня не узнали. Я сказал, что избранный Богом я не могу называться сыном вашим, что того нету, кого вы родили и назвали именем своим: я не тот отныне и не принадлежу ни вам, ни всей земле. Они подумали, — что со мной сделалось умопомешательство. Но я стал говорить им, что мне надлежит идти против всего языческого мира и что я должен возвестить свет, вывести из тьмы наш народ и еще совершить многое. Они меня благословили. Я проснулся в холодном поту, и долго не мог заснуть.

Как только стало рассветать, я собрал немного продуктов, переоделся в старье, и никем неузнаваемый, заброшенной дорогой покинул Киев и направился в Новгород. Я дал себе обет, что больше никогда сюда не вернусь.



''ГЛАВА 25. ДВОЕВЕРИЕ НА РУСИ.''

Как прав был мой дядюшка Добрушка, когда мне говорил:

- Двоеверие – хуже неверия!

Снова я шел по той же дороге из Киева в Новгород, как двадцать лет назад. С горечью я должен был признать, что Русь не изменилась. Все та же бедность, дикость и невежество. Благодаря встрече на этой дороге с отцом Михаилом, я стал христианином и совсем другим человеком. , но стал ли я счастливее? Стала ли богаче я и лучше моя родина? Эти мысли не давали мне покоя.

Прошло почти десять лет, как я за два года до Крещения Руси, в славном городе Константинополе принял христианскую веру, и нарекли меня Авилом. Мой выбор был добровольный и осознанный. К нему я шел долгие годы, и в нем я видел спасение своей души от себялюбия, черствости, лжедоброты, похоти и неистребимого двоедушия. Блуждая в лабиринте своего эгоистического сознания, я все больше разочаровывался в себе любимом, в наших диких языческих нравах, обычаях и Богах. Митрополит Илларион, благословляя меня, сказал тогда такие слова:

- Благословен Христос Бог наш, просвещающий и освещающий всякого человека, грядущего в мир, избравший тебя из язычников русского рода! Благословен ты среди мужей русских, потому что тьму заблуждений временного света ты преодолел, и свет жизни вечной возлюбил!

Конечно, я прекрасно понимал, что крещение всего славянского народа, совершилось поспешно, почти без всякого предварительного научения вере, почти насильственно. И эту веру приняли, в основном, сановный люд, как я. Простой народ, хотя и крестился в водах Днепра, но так и оставался истым язычником.

Естественно, на Руси наступил длительный период двоеверия: мы веровали и в христианского бога, и богов языческих. Языческое многобожие вполне допускало существование всяких вер вместе со своею верою, и, с точки зрения язычника, нет ничего легче, как включить нового бога в число своих богов. Так поступили, например, мой мудрый дядя и его сотоварищи волхвы и другой люд, которые после молитвы в христианском храме отправлялись в священную дуброву: к озеру, реке, студенцу, к старому дуплистому дубу, к священному камню или под овин – и творили там молитву по обычаю предков.

Большинство на Руси продолжали поклоняться и приносить жертвы Перуну, Хорсу, Велесу, Мокоши; пели старинные песни, в которых призывали солнце красное, млад-светел месяц, звезды чистые, дать им мир и языческую благодать.

Во всех домах рядом с иконами стояли и божки языческие. В семьях совершались все старинные богослужебные обряды, ставились законные яства Роду, Роженицам, домовому и прочим божкам. Рядом с христианскими праздниками справлялись и языческие торжества: языческие игрища и тризны. Вместе с христианскими таинствами и обрядами знали славяне и языческие обряды. Вместо венчания в церкви, например, и даже после такого венчания, совершался брак по языческим правилам: с плесканием воды, песнями в честь Лады, с обхождением ракитового куста, В это время рядом с христианскими священниками всегда находились волхвы и волшебники. К последним народ любил обращаться гораздо чаще, чем к священникам. До сих пор наш народ слабо признает христианское таинство брака. Сплошь и рядом браки совершаются без церковного венчания, путем умыкания девиц.
Но кроме двоеверия открытого было еще двоеверие скрытое: более живучее и даже опасное.
Оно состоит в том, что в языческие верования вкладываются в христианские формы. Им даются христианские имена и этим самым христианские понятия искажаются языческими воззрениями. Здесь уже язычество органически смешивается с христианством и выдается за последнее, так что наше наивное сознание принимает полу языческое за христианское и не может отличить одно от другого. Таким образом, двоеверы уже не считают себя язычниками, и нередко считают себя истинными христианами.

Скрытое двоеверие проникло во все сферы религиозной жизни и не минуло даже, как мне кажется, самого понятия о Боге. Идея единства Божия и троичности лиц в Боге, составляющая краеугольный камень христианского понятия о божестве, безусловно, была трудна для восприятия умом язычника. Поэтому единство Божие признавалось только теоретически, номинально, а практически в народном сознании продолжали существовать многие боги. За таких богов прежде считались самые лица Святой Троицы. Привыкшее к многобожию наше славянское сознание представляло св. Троицу тремя богами. И так продолжается до сих пор в сознании многих людей даже в наше время.

Затем идея многобожия нашла себя и другое выражение в народных верованиях. В христианстве существует кроме веры в Бога еще вера в Богоматерь, святых ангелов и Диавола. В язычестве же существовала вера в богов главных и второстепенных, злых и добрых - чернобогов и белобогов. Нам, полу язычникам, было естественно смешивать христианство с язычеством. Богородица и святые слились в нашем сознании с второстепенными языческими богами, и в христианскую форму были вложены языческие понятия. Так, что касается Богородицы, то ее имя каким-то образом связывалось с прежним верованием в рожаниц: поставляя законную трапезу роженицам, мы стали петь тропарь Богородице.

Святые христианские, подобно языческим богам, сделались в народном сознании специальными представителями чего-либо. Так, Иоанн Креститель, летнее празднование которого совпало с прежним праздником Купалы, стал представляться в наших воззрениях покровителем растительного царства. Святой Власий, имя которого напоминает Волоса, стал считаться покровителем животных, подобно Волосу. Святой Георгий, сокращенное имя которого напоминало Ярилу, сделался, подобно Яриле, тоже покровителем животных и плодородия вообще. Покровителями животных стали считаться святые – Св. Модест, Св. Косьма и Дамиан, Св. Николай. Св. Варвара сделалась покровительницей от внезапной смерти. Святой же Николай стал покровителем невест.

Таким образом, имена христианских святых были заменены на имена языческих божеств. Ангелы же сделались для народа, как и святые, олицетворением добрых, благоприятных для человека сил, а Диавол и бесы в народном сознании восприняли все языческих чернобогов. Как, по языческому представлению, добрые боги борются со злыми и помогают людям, так, по нашему христианскому представлению, святые и ангелы борются с бесами и помогают против них человеку.
Особенно ярко сказывалось язычество в христианских верованиях наших предков в своей обрядовой стороне и в своих разнообразных суевериях. С принятием нами христианства наши языческие праздники слились с христианскими. Так, праздник рождества Христова слился с языческим праздником Коляды. Все двенадцатидневие от 25 декабря до 6 января сделалось святками - прежнею колядою. Отражением следующих колядных празднеств явилась русская масленица, которая существует уже без всякого христианского повода. Весенние языческие торжества совпали с праздником Пасхи и слились с ним. Сюда же присоединилось и языческое празднование в честь умерших предков, называемое в народе Красной Горкой.

Другое языческое весеннее торжество соединилось с праздником Троицы. Летний праздник Купала совпал со временем Иоанна Предтечи и сделался известным Иваном Купалой. Праздники осенние в язычестве совпали с христианскими праздниками Успения и Покрова Пресвятой Богородицы и слились с ними. При этом под христианскими названиями или и без них была сохранена вся языческая обрядность. В зимних празднествах христианских, явившихся продолжением языческих, получили место гадания, пляски, переодевания, кулачные бои. В весенних и летних торжествах сохранились хороводы, игры, обряды у воды и деревьях, костры. Одним словом, христианство так и не искоренило языческое верование на Руси.

Этим грешил и я, пока не осознал пагубность своего положения. Ибо я свято поверил разумом в Господа, а сам так и остался в душе язычником. Такую фазу двоеверия переживал не только наш русский народ, но и другие христианские народы. От этих наблюдений и размышлений моя голова шла кругом…





''ГЛАВА 26. ПОЕЗДКА В ЦАРЬГРАД И СМЕРТЬ РУССКОГО БОГАТЫРЯ БУСЛАЕВА НА ДАЛЕКОЙ ЧУЖБИНЕ.''

Мы, славяне, принадлежим к породе вечных мучеников собственного воображения. На Руси это довольно обычный недостаток всех людей, но особенно мыслящих и совестливых. Для них, зачастую, это настоящая трагедия!

Вернувшись с княжеского заточения, Василий действительно начал готовиться к путешествию в чужие края искать счастья. Но осуществить свою мечту он смог только через несколько лет. Для этого он решил сначала совершить паломничество по святым местам. Видно, что его честная, но грешная русская душа хотела этого. Даже приняв добровольно и по совести христианство, он не находил ответов на многие вопросы человеческого бытия, а от того сильно мучился. На это благое деяние его любимая мать благословила и наказала не позорить там землю русскую. Особенно отъезду Василия и его дружины рады были жители Новгорода. Им надоело озорство этой шайки разбойников: постоянные пьяные драки и, даже грабежи.

Почти весь город высыпал на берег реки Волхвы провожать лихое воинство. Его красавица – ладья, добытая им в одном из походов, поражала люд своим размером и изящным очертанием киля, над которым нависала, выступая далеко вперед, деревянная голова Перуна. Божество и ладья были ярко разукрашены в черные, темно-синие, зеленые и кроваво-красные цвета; паруса на трех высоких мачтах походили на белоснежные облака, плывущие по небу в погожий солнечный день.

Василий, при полном параде, стоял на капитанском мостике, и отдавал последние приказания перед отплытием дружине и матросам. Его богатый кафтан, расшитый золотыми нитками и дорогое оружие, придавало ему вид сказочного героя-богатыря. Хотя, по-моему разумению, он таким и был и таким остался в памяти народной.

Рядом с Василием стоял волхв Илларион, мой старый приятель, которого когда-то я встретил в Новгороде и, который вместе со своими приятелями поучал меня, как мне жить и, что смысл жизни - в самой жизни. Но теперь, при витязе, он уже был не слуга господина, а астролог, целитель и верный друг Буслаева.

Вскоре все приготовления к далекому путешествию были закончены. Я поспел вовремя. Богатырь повернулся лицом к городу, провожающим горожанам и низко всем поклонился со слезами на глазах. Затем приказал убрать сходни и швартовые. Гребцы взяли в руки весла.

- Прощай, батюшка Великий Новгород! Свидимся ли еще? - Прошептал витязь, и слезы навернулись в его глазах.

Наше путешествие не заладилось с первых часов плавания. Причиной такого положения дел волхв Илларион посчитал ряд языческих нарушений и запретов, греховных поступков, высказываний Буслаева, как вызов всем Таинственным силам и нашим богам.

Красавица ладья стремительно неслась по Волхве реке. При попутном ветре, распустив все паруса, она набирала огромную скорость и мчалась быстрее самой быстрой лошади из конюшни князя новгородского. Путешественники радовались, как дети, быстроте ладьи, глядя на проносящиеся мимо высоких бортов пейзажи. Василий счастливо смеялся и кричал, подняв руки к верху:

- Нет на свете Богов! Мы, люди, самые ни есть боги! Что хотим, то и вершим.- Словно Боги услышали неприглядные речи новгородского богатыря, и лодка замедлила свой ход. Ее внезапно сильно тряхнуло и начало кидать с борта на борт. Рулевой побледнел как полотно. Он мертвой хваткой впился в рычаг, пытаясь выправить ладью, которая неслась на каменные пороги. Раздался страшный леденящий крик: молодой матрос упал с мачты, ударился о палубу с такой силой, что был слышен хруст его костей. Все до единого человека, кто был на ладье, начали молиться в безумном порыве. И тут свершилось чудо! Лодка плавно выровнялась и начала снова набирать ход…

- Василий, друг мой сердечный, - взмолился я, - скажи, зачем говоришь такие речи, подвергая себя и нас опасностям? Зачем ты испытываешь терпение наших и чужих Богов? Василий озорно рассмеялся и сказал:

- Мой дорогой Жизномир! Я не верю ни в сон, ни в чох, а верю в свой червленый вяз. И ты это знаешь. Какое дело до моей веры твоим и чужим Богам. И если они есть, то почему допускают такую несправедливость на земле? Почему в свой мир забирают лучших людей? И не дождавшись моего ответа, добавил:

- Молчишь? Тебе просто нечего сказать!

Конечно, мне было, что сказать, но он меня бы все равно не услышал. Скажу честно, что тогда я в первый и последний раз пожалел, что напросился в это безрассудное путешествие с Буслаевым и его озорной дружиной. Но выбор был сделан. И я решил про себя доверить свою судьбу Богам и моему другу, который, как мне казалось, направлялся не по святым местам, а в преисподнюю. Через несколько дней нашего путешествия, осторожно обходя опасные каменные пороги, мы дошли, наконец, до половецких степей и остановились близ устья реки Дон. Здесь уже, по сути, заканчивались славянские земли. Василий и его озорная дружина по сходням спустилась на берег и со смехом и прибаутками натянули шатры, развела костры и начала готовить себе уху и жаркое из дичи. Благо рыбы и дичи в этих местах было в изобилии. Василий, с несколькими сотоварищами, отправился в ближайшее селение добыть продукты в дорогу, чтобы пополнить наши припасы. Его не было долго. Вернулись они под вечер, с двумя груженными доверху телегами с различными разносолами: копчеными мясными окороками, засоленными бочками рыбы и грибов, медом, мешками круп. С собой озорники прихватили несколько пригожих местных девиц. Девушки испуганно жались друг к другу и горько, навзрыд плакали. Видно было, что их привели сюда не по доброй воле.

- Витязь, отпусти девчушек, недостойное и непотребное дело замышляешь. Дома их ждут родители, парубки и мужья, - попросил я его.

- Да успокойся, святоша! - пьяно и без злобы ответствовал Василий.

- Гм! Может быть, я на одной из них женюсь, а понравятся, так на всех.

И довольный своей шуткой загоготал, как гусь во все горло. Я плюнул и ушел спать на корабль, чтобы не видеть пьяные рыла и похотливые действия разбойников.

И тут, прямо на глазах начала меняться погода. Погожий и теплый вечер рожал бурю. К ночи подул сильный ветер и пошел дождь. Высокие сосны со скрипом и стоном раскачивались, точно негодуя, что совершается не справедливость. Разведенные костры в один миг погасли. По реке катились высокие валы воды, готовые разнести в щепки ладью или выплеснуть ее на берег. Лодка раскачивалась, скрепя мачтами, грозя порвать канаты.

- Это нам знак, - подумал я про себя. Не иначе быть беде!

Вскоре дождь и ветер внезапно прекратились, как и начались. Лагерь спал после глубокой попойки в полной мгле. Этим воспользовались мужики ограбленного и униженного Василием охотничьего селенья.
В одежде из звериных шкур, мехом вверх они тихо пробрались в лагерь и вынесли из него почти все оружие и доспехи пьяного воинства. Оставили лишь оружие и доспехи Василия, в знак его больших, как они говорили потом, заслуг перед батюшкой Новгородом. Наутро мне пришлось вместе с Буслаевым идти к охотникам и умолять их вернуть наши доспехи и оружие. Мужики, смеясь, поставили условие: заплатить двойную цену за взятую провизию, а парням жениться на попорченных девках. Василий хмурился, но соглашался. Правда была не на его стороне. Буслаев пообещал выполнить их условия, но только после своего возвращения из путешествия, хотя он сам в это совсем не верил, так как уже знал, что назад он не вернется живым. Он уже видимо предчувствовал свою смерть и поэтому бросил вызов всем таинственным силам на свете. Именно поэтому совершал он это паломничество по святым местам, нарушая все запреты и Божьи законы. Его бунт – это бунт против всего неразумного, несовершенного и несправедливого мироздания. Согласитесь, что чем больше ты подвергаешь сомнению существующий порядок вещей, тем меньше у тебя радости жить, так как ты ничего в ней не можешь изменить к лучшему. И только смерть может примирить тебя с этим жестоким и неразумным миром.

Не буду подробно описывать наши приключения из Новгорода в Иерусалим и тех бедах и мытарствах, которые мы претерпели во время этого путешествия. Расскажу лишь о наиболее интересных и примечательных, на мой взгляд, событий, связанных с Василием Буслаевым.

После многих дней пути мы остановились в одной из небольших бухт близ Царьграда. Она была безлюдна и лишена растительности. Ее со всех сторон окружали причудливые и нависшие над водой зловещие скалы. Их мрачность и безжизненность вызывали беспокойство и необъяснимый страх. Над нашим лагерем тот же час стала кружиться стая коршунов. Они парили высоко над нами и были единственными живыми существами, которых мы здесь видели. Мне стало не по себе. В этом я увидел недобрый знак.

На небольшом пятачке горы, где мы разбили свой лагерь, лежал черный камень – валун. На нем отчетливо была выбита надпись на непонятном нам языке, а у основания камня лежал человеческий череп и проржавевший короткий клинок, со сгнившими наконечниками стрел. Несомненно, что это была могила не простого воина.

Мы плотно поели и хорошо выпили. Все были в хорошем расположении духа, так как мы уже находились на святой земле. От Царьграда нас отделяло всего несколько дней плавания. На радостях выпил и я. Стоял крик, шум, гам! Все много говорили, но никто никого не слушал. Подобной попойки, за весь период нашего путешествия, я не видел. Время от времени, какой-нибудь сотрапезник, наполненный вином до отказа, валился прямо там, где сидел и тут же засыпал. Его падение приветствовалось взрывом шумного смеха, и вскоре громкий, заливчатый храп присоединялся к общему шуму веселья, но были среди нас и страшные пьяницы, способные пить без всякой меры и не пьянеть. Им требовалось другое возбуждающее: побороться, подраться или совершить нечто дьявольское. Так оно и случилось.

Предводитель предложил дружине показать свою удаль – перепрыгнуть через черный валун. И сам показал пример. Он брезгливо отбросил ногой череп от камня, разогнался и прыгнул. С первой попытки ему это не удалось. Он ударился об камень, завалился набок и сполз на землю. Раздался пьяный хохот дружинников. Несколько молодых разбойников последовали примеру Василия. Один из удальцов перемахнул валун. Неудачники повторили свои прыжки. Василию и еще нескольким безумцам с нескольких попыток, наконец, удалось покорить камень. Довольные они вернулись к столу и продолжили свою буйную трапезу. Над ними все это время уже совсем низко кружила с криками стая коршунов...

Вскоре мы были в святом городе. Василий молился, служил обедни, панихиду, прикладывался к святыням, но, в то же время — нарушая все нормы — пьяным купался в Иордани, где крестился Иисус Христос, громко смеялся во время богослужения над священниками и их проповедью, сквернословил. Возле главного храма устроил потасовку с монахами, которые пытались поставить его на путь истинный. Будто бес вселился в Буслаева в Иерусалиме. Достаточно было одного смиренного вида монаха или праведного слова священника о Боге, как русский богатырь впадал в состояние безумия. Мне с большим трудом удавалось сдерживать его гнев.

Я почти все время проводил на могиле Богданы. Заказал в Софийском соборе по ней панихиду. Много молился я за упокой ее души, но боль моя не уходила.

В Царьграде Василий тяжело заболел лихорадкой. Когда болезнь уже начала отступать, я дал команду к отплытию. Благо витязь не возражал. Я понимал - надо быстрей уезжать, так будет лучше для Василия и меня самого.

Вскоре мы снялись с якоря и направились в обратную дорогу. Со дня нашего отплытия домой, богатырь был тих, малоразговорчив и задумчив. Он все время проводил на палубе, но, ни во что не вмешивался.
Как-то, я подошел к нему, нарушив его уединение. Он посмотрел на меня серьезным и печальным взглядом и сказал:

- Жизномир! Ты ищешь объяснения моим безрассудным поступкам? Так не ищи, я сам себя не понимаю! Я не знаю, что хочу, но очень хорошо знаю, что не хочу.

- Ты знаешь меня и мою жизнь. Я всегда жил в ладах с совестью и собою. Но с принятием христианской веры я больше так не живу. Меня стало, как бы два, которые борятся во мне за первенство… Я очень надеялся, что мое паломничество и покаяние успокоит мою душу. Но все оказалось наоборот. Как все просто в нашей вере - усердно помолись, покайся перед Господом и ты безгрешен. Иди и совершай дальше новые гадости, мерзости и непотребства. И так каждый раз до бесконечности. Бог обязательно тебя простит! Удобный и жульнический трюк святош, помогающий усыпить нашу совесть. А кто они, по какому праву взяли на себя решение слишком сложных вопросов человеческой совести? На каком основании одни у них праведные, другие неправедные, а третьи отлученные? Хорошо, Господь простил! Но что делать, когда совесть твоя тебя не прощает?
Я не нашел ответа на его вопрос, но нашел объяснение его поступкам и бунту…

Вскоре мы зашли в бухту и разбили на старом месте, у черного могильного камня, свои шатры. Отужинав, мы рано улеглись спать. Проснулись рано утром от громкого крика птиц, кружившихся возле черного могильного камня. Я почувствовал, что-то случилось, и первым выбежал из шатра. С ржавым клинком в груди сидел Василий, прислонившись к черному валуну. На его коленях лежал человеческий череп неизвестного богатыря.

Здесь, под черным камнем, на чужбине мы и похоронили нашего русского богатыря Василия Буслаева. Стервятники уже больше не кружили над нами. Как будто их никогда здесь и не было. О них напоминал лишь белый свежий помет на черном камне.

Размышления Василия Буслаева и мои о безнадежном неразумии Вселенной и наших поступках вызывают содрогание. Бога нет! Но кто тогда нас спасет от вседозволенности, саморазрушения или срывов в безнравственность? Общечеловеческая мораль, семья или мы сами? Такие мысли одолевали меня после моего возвращения из Константинополя. Я снова был на распутье. Как жить, в кого и во что верить.

В соответствии с последней волей Василия, я неожиданно получил в наследство от него ладью и главенство над его дружиною. Я пребывал в недоумении и растерянности. На помощь мне пришел Илларион. Он предложил мне и дружине сопровождать торговые корабли и охранять их от нападения разбойников за определенную плату и тем самым честно зарабатывать себе на жизнь. Благо, что такие услуги купцами были сильно востребованы. Так волею судьбы я стал мореплавателем и атаманом отпетых разбойников. Первое, что я сделал, то приказал меня не называть больше Жизномиром. Я попросил команду меня называть Авилом и придумал себе прозвище - Железный кулак. Отпустил себе усы и небольшую бороду, приодел себя и команду в добротные и красивые европейские камзолы. Ввел на судне строжайшую дисциплину и порядок. Без работы мы не скучали, так как строго выполняли свои обязательства по охране купеческих кораблей. Нас разбойники боялись и не рисковали нападать на сопровождаемые нами торговые караваны, так как мы заранее пресекали любую попытку нападения. Об этом нас предупреждали наши лазутчики, которые заранее выдвигались вперед по нашему маршруту и сообщали о засадах. Мы ходили на стругах по традиционному маршруту - «из варяг в греки», или по Волге - «из славян в арабы». Сопровождали мы купцов и зимой, конным санным ходом по льду по нашим русским рекам. Богатства сыпались на нас, как из рога изобилия. Добрая слава о нашей храбрости и порядочности шла впереди нас. Все были довольны. Так прошло несколько лет. Я, кажется, пришел в себя и снова обрел душевное спокойствие.

Ранней весной 999 года мы сопровождали большой караван торговых судов по реке. На землях кривичей, родине моей бабки Ольги, сделали остановку на ночь. Неожиданно я услышал, как пронзительный вой огласил воздух. Луна выступила из-за облаков, и при ее свете все увидели, что в двадцати шагах от нас, на склоне холма, скорчившись на камне и закрыв лицо руками, сидела высокая женщина. Я и Илларион бросились к ней. Женщина была так поглощена своим горем, что не видела и не слышала наше приближение. Я с любопытством посмотрел на нее. Это была женщина средних лет, очевидно, когда-то красивая, с удивительно выразительными изумрудными зелеными глазами. Ее прямые светлые волосы поседели, руки и ноги были тонки и красивой формы. Больше я ничего не мог рассмотреть при свете факела, так как лицо она закрыла руками, а сама закуталась в рваное одеяло.
- Матушка, тихо проговорил я, - что с тобою, почему плачешь?

Женщина с криком ужаса вскочила на ноги. Вид ее был так странен, что мы ее приняли сначала за блаженную. Она упала перед нами на колени.

- Изыди, изыди , злой вепрь, - прокричала она, обращаясь ко мне, - о, ты, победам которого я была предназначена в жертву и от кого в молодости бежала и родила! Тебя ли я вижу во плоти, господин ночи, и моей первой любви, жестокий и непобедимый князь Крови и Ужаса с твоим злым волхвом? Убейте меня, и пусть мой грех будет очищен!

- Кажется, - заметил Илларион, - мы имеем дело с сумасшедшей!

- Нет, волхв Мрака, - ответила женщина, - я не сошла с ума, хотя недавно была близка к этому!

- Но меня никто никогда не звал волхвом Мрака! – крикнул с раздражением Илларион.

- Перестань говорить глупости и скажи боярину Авилу, по прозвищу Железный Кулак, откуда ты, кто такой Мрак и князь Крови и Ужаса?

Женщина подошла к нам так близко, что мы ощутили ее дыхание. Она стала пристально рассматривать наши лица, затем отступила назад и громко проговорила:

- Не знаю! И внезапно переменив тон, добавила просительно:

- Голод и утомление смутили мой разум, и я говорила вздор. Забудьте все, что я сказала, и дайте мне поесть. Я умираю с голода! После этого я расскажу вам мою историю и для чего я, дочь волхва, Всеслава, искала благородного и храброго Авила, по прозвищу Железный Кулак. Утолив голод, старуха поведала нам свою историю.

- Я, дочь некогда известного на земле кривичей волхва Драгомила, по прозвищу Лютый, который уже давно покоится в Матери Сырой Земле. Живу в лесу, неподалеку от псковского городища, в двух днях пути отсюда. Мой муж, пусть земля ему будет пухом, был некогда богатым купцом, но запил и разорился. Вскоре он умер, а я осталась одна с дочкой Прекрасой. Она была умница и красавица, но наши Боги забрали ее в лучшие миры при родах, а мне оставили внучку, умницу и красавицу, какой была ее покойная мать.

С внучкой я не знала горя, так как она была трудолюбива и смешлива. Мы выращивали зерно, занимались бортничеством и пчеловодством. Ставили силки на дичь и зверя. Тем и кормились. Наш дом был полной чашей.

Любое дело горело в руках Преславы. Так звали мою внучку. Она никогда не отчаивалась, если случались трудности, то с улыбкой принимала все невзгоды жизни. Я научила ее читать и писать. Читать книги – стало ее любимым занятием, особенно в долгие зимние дни и вечера.

Несколько дней назад, рано утром, когда я готовила завтрак, а Преслава по обыкновению одевшись, читала книгу на крылечке дома, раздался шум. Я выглянула в окно и увидела много людей; белых, арабов и мулатов; один из них был верхом на лошади, а остальные пешие; за ними тянулся длинный караван невольников с веревками на шее. Человек, сидевший верхом на лошади, был стар и толст, с седыми волосами и с желтым, морщинистым лицом. Я его знала раньше и много о нем слышала. Наш славянский народ зовет его Желтым Упырем. Он дважды в год наведывается на наши земли с Варяжского моря на ладьях и забирает наших людей, для торговли на невольнических рынках.
Моя голубка не успела убежать, и ее схватили двое проворных мулатов. Я спряталась в густых зарослях дерна и ничем не могла помочь внучке.

- Наслышан, очень наслышан о твоей красоте, Преслава, но она превзошла все мои ожидания. Славная у меня сегодня добыча! – приговаривал довольный работорговец, глядя, как сопротивляется девушка двум бандитам.

- Птички с серебристыми перьями не часто попадались в мои силки. Богатые и вельможные люди только за такие глаза, как у тебя, отдадут многое и даже женятся.

Так говорил желтый негодяй. Моя пичужка испуганно смотрела на него; слуги работорговца потешились над его словами. Вскоре караван двинулся в путь. Я вышла из убежища и незаметно пошла за ними на расстоянии. Я шла за ними четыре дня и ночи, пока, наконец, у меня не вышла пища и силы не оставили меня. На утро пятого дня, я не могла больше идти и, выйдя на вершину холма, взглядом проследила, где их лагерь.

Я вернулась в свое городище и попросила нашего старейшину собрать мужчин и напасть на лагерь работорговцев, но он не захотел, сославшись на весенние полевые работы и отсутствие оружия.
- Трусы! Черви навозные! – сказала я им.

Добрые люди посоветовало мне найти тебя и обратиться за помощью. Они сказали, что только ты можешь помочь моему горю. И вот я у твоих ног и умоляю о спасении моей внучки. Прости, что приняла тебя и волхва за людей, которые в дни моей молодости нанесли мне большую обиду, которую я никак не могу забыть. О, боярин, я тебе кажусь бедной и жалкой, но скажу тебе, что если ты освободишь Преславу, то я тебе открою большую тайну и укажу, где спрятаны сокровища князя Святослава, завоеванные в походах. Их хранителем был мой отец. Дикий вепрь давно погиб и о них знаю только я и моя внучка.

Выслушав невероятный рассказ старухи, я и Илларион подумали, что горе помутило ее рассудок. Однако я успел заметить, что на лице женщины, когда она говорила, выражалось только сильное волнение, но не сумасшествие. Мне ее по-человечески стало очень жалко. Я ее спросил:
- Матушка, можешь ли ты найти дорогу к этому месту?

- Да, князь, - твердо ответила старуха. Надо пойти вдоль реки. В два дня или более дойти до переправы на реке Великой возле городища Выбуты, а после один день по лесу к Злому болоту, где имеется небольшой островок. Это и есть логово Желтого Упыря. Место это скрыто и хорошо защищено болотами. Там много стражников и собак.

Глаза ее заблестели, в них загорелась искорка надежды, и она первый раз нам улыбнулась. В ее уголках губ .На пути к работорговцам было, что-то мне родное и близкое. Мне показалось, что подобную улыбку я когда-то видел, знал и даже любил. Я попытался напрячь свою память, вспомнить, но на ум ничего не приходило. И тут я решил про себя, что такие улыбки бывают у всех матерей и бабушек.

- Не говори мне больше ни о каких сокровищах и вознаграждениях, - сказал я ей раздражительно. Иди спать, ты очень устала. Утро, вечера мудренее. Завтра мы решим, как тебе помочь! Заметь, матушка, что я тебе ничего не обещаю. Сначала я должен подумать, все разузнать, прежде чем тебе, что-то обещать. Старуха загадочно улыбнулась и сказал:

- Не сомневаюсь, ты обязательно мне поможешь и сам это знаешь!

Довольная, она сразу же заснула, как только прилегла на овечью шкуру.

Пока старуха спала, я пригласил к себе местного лоцмана, который мне сказал, что старуха говорит правду. Он лично знал Желтого Упыря и тот часто пользовался его услугами, по проводке его судов с невольниками в Варяжское море.

На следующее утро я проснулся рано от тревожного сна. Мне снилась девушка с изумрудными зелеными глазами. Она манит меня за собой. Обнимает, целует и нежно ласкает. Подводит к краю пропасти и толкает. Проснулся я в холодном поту…

Старуха встала раньше меня. Она сидела возле моего шатра, готовая сейчас же отправиться в путь.
- Хорошо спалось, добрый человек? - приветствовала меня хитрая Всеслава, улыбаясь. Я ответил ей в том же тоне:

- Спасибо мать, хорошо! Мне приснился сон, что я стал очень богат. Видно, ты принесешь мне и моим друзьям счастье, - соврал я.

- Благие деяния всегда вознаграждаются Господом, и только он решает, кому быть счастливым, а кому нет! Богатство не делает людей счастливыми. Если ты считаешь по-другому, то ты будешь очень богат, а значит счастлив. Я свое слово сдержу, даже если наша затея по освобождению внучки нам не удастся, и мы останемся живы. В знак особого расположения к тебе, Железный Кулак, прими этот подарок из схрона Святослава. Этот огромный красный рубин некогда подарил мне киевский князь Святослав,- почти торжественно сказала Всеслава, развернула грязную тряпку и передала мне рубин необычайной величины и ослепительного блеска.

- В твоем схроне много таких камней? - спросил я старуху, с предыханьем.

- Нет, с десяток, но там есть много золотых и серебряных безделушек, - отвечала с улыбкой Всеслава. И вдруг, сделав серьезное лицо, торжественно произнесла:

- Авил, ты принял мой подарок. Я его заговорила. Отныне ты мой раб, а я твоя рабыня. Мы с тобою связаны общей тайной о сокровищах Святослава, и твоим обещанием спасти Преславу. Да помогут нам в этом наши языческие Боги и наш Господь!

- Да, матушка, я взял камень и сдержу свое обещание, но откуда ты знаешь князя Святослава и про его схрон с драгоценностями. Это долгая и грустная история, Авил, но я тебе ее расскажу.




''Глава 28. История Всеславы.''

Право жить есть такой щедрый, такой незаслуженный дар наших богов, что он с лихвой окупает все горести нашей никчемной жизни, что грех сетовать на свою жизнь, начала свой рассказ тихим голосом Всеслава.- Это было давно, а для меня, как будто вчера. Мне было шестнадцать лет. Я была молода, пригожа и беспечна .Собиралась замуж за молодого и красивого боярина Костяшу. Мой тату ни в чем мне не отказывал и сильно баловал, так как я рано лишилась матери.. Бывая по торговым делам в разных странах, он привозил мне красивые платья и украшения и одевал меня , как принцессу. В одну зиму к нам на корм стала небольшая дружина князя Святослава. Поведение варягов рассердило очень многих горожан, которые вынуждены были содержать в своих домах дружинников князя, кормить и терпеть их высокомерие и безобразие, когда они распутничали с гулящими девками, а иногда с женами и дочерьми. Назревал конфликт.

Это случилось в один день святок. В избах в новогоднюю ночь гадают о своей судьбе и будущем урожае. Только в теремах Святослава и его дружиников горели огни и шло буйное празднество . Молодым кривичам это не понравилось и они избили нескольких варягов за неуважение к нашим нравам и обычаям. В той драке принимал участие и мой жених.

После ареста моего суженного и его заточения в крепостную башню , я покинула княжеский пир и вернулась домой. Начав раздеваться, я в первую очередь сняла бережно женскую шапочку из горностая, которая так подчеркивала мою знатность и красоту и растопыренными пальцами взъерошила светлые волосы, скользнувшие змеиными прядями ниже бедер. Снять парчовое платье оказалось трудней. Раздраженная этим обстоятельством, я хотела позвать свою служку Настену, но, неожиданно вспомнила, что это платье не понравилось моему жениху, я в гневе рванула застежку и разорвала ненавистное любимому мужчине одеяние. Оставшись в коротенькой кружевной рубашке, я присела, чтобы сменить обувь. И в этот момент ощущение чьего-то присутствия заставило меня поднять глаза. Действительно, в просвете окна, с террасы терема, показался мужчина и застыл, пристально глядя на меня.

С возмущенным возгласом я бросилась к лежавшей на кровати ночной рубашке и торопливо накинула ее на себя. В темноте мне сначала показалось, что это Костяша. Я заметила пучек длинных светлых волос на бритой голове. Но всмотревшись, я увидела, что сходство на этом кончается и не поняла, кто перед ней – человек был в маске, с рогами дикого тура. Неподвижный, как мрачная статуя в варяжском одеянии, викинг пожирал меня глазами…Он был сильно пьян и, как показалось мне, не контролировал свои действия. Низким голосом, которому волнение придало бархатистость, я ему приказала:

- Что за маскарад? Убирайтесь! Как вы посмели проникнуть в мой дом. Я, боярская дочь! Он не ответил, а только сделал шаг назад и, обернувшись, быстро закрыл за собой окно. Я бросилась к нему и попыталась открыть окно и выпроводить незваного гостя туда, откуда он пришел:

- Я же приказала вам уйти! Вы что, оглохли? Если вы немедленно не исчезнете, я позову своих дворовых и вам не поздоровиться!

По – прежнему, оставаясь в глубоком молчании, викинг схватил меня за плечо и так рванул, что я покатилась по красивому персидскому ковру и, ударившись о бревенчатую стену, вскрикнула от боли. В это время дикарь спокойно подошел к двери спальни и закрыл ее на крючок. Он двигался, как приведение, и я уже не сомневалась, что он мертвецки пьян. Когда он подошел ко мне совсем близко, меня обдало алкогольным перегаром.

Чтобы избавиться от не прошеного гостя, я хотела проскользнуть под столом к двери, но тщетно. Он схватил меня за руку, развернул от себя и зажал рот. Кровь заледенела в моих жилах. Только сейчас я осознала серьезность своего положения. Я попробовала сопротивляться , кричать, царапаться. Безуспешно! В один миг запястья моих рук оказались привязаны к изголовью шелковыми шнурами балдахина моей кровати. Я снова попробовала закричать, но крик застрял в моем горле. Неумолимая рука загнала мне в рот кляп из разорванного на мне платья. Оказавшись почти беспомощной, я извивалась, как уж, не теряя надежды избавиться от своего мучителя, но только причиняла этим невыносимою боль привязанным рукам. Насильник разжал мне ноги и привязал их за щиколотки к ножкам кровати….Теперь я, словно приготовленная для жертвоприношения, уже не могла даже пошевелиться. Насильник поднялся и с удовлетворением посмотрел на свою жертву. Затем, слегка покачиваясь, он молча и неторопливо начал раздеваться, словно находился в своей собственной спальне.

Полузадушенная , засунутым так глубоко в горло платьем, что вызывало тошноту, я с ужасом смотрела, как открывается хорошо сложенное тело, заросшее густой шерстью, словно у дикого вепря…
И вскоре это животное без всяких прелюдий обрушилось на меня. То, что затем последовало, было невероятно стремительным, неистовым, грубым. противным и бессмысленным. Насильник, совершая любовный акт, не стремился получить удовольствие и наслаждение, а только прилагал все усилия , чтобы самоутвердиться в своей состоятельности и причинить мне страдание. Я сразу это поняла, и это помогло перенести мучения без единого стона.

Когда мой палач встал с меня, изнемогающая, униженная, полузадушенная, я облегченно вздохнула и дала волю слезам. Я думала, что все закончилось, но ошиблась. Палач придумал мне новую экзекуцию. Он снял неторопливо с пальца массивный перстень, с руническими знаками и начал нагревать печатку на горящей лучине. В это же время он внимательно осматривал мое тело, словно искал что-то на блестящей от пота коже. Я сразу поняла, что мой мучитель задумал. Я начала извиваться в своих путах, как раненный зверь, несмотря на нестерпимую боль от врезающихся в тело веревок. Мучитель метил поставить мне клеймо на живот, но попал на бедро.

Боль была такой нестерпимой, что я широко раскрыла рот и непроизвольно вытолкнула кляп. Мой пронзительный крик эхом отозвался в ночной тишине. В доме захлопали двери и раздались громкие голоса дворовых, которые вскоре стали ломать двери моей спальни. Мой мучитель, не спеша, так же, как и пришел, молча покинул горницу, словно его никогда здесь и не было.

- Матушка, барыня, что с вами случилась?- запричитала по- старушечьи моя служка, увидев меня в таком положении.

– Ничего, милая! – Выгони всех с горницы и помоги мне! – сказала я.- Горничная с остервенением , зубами стала развязывать мои руки и ноги. Освободив меня от шелковых пут, она принесла мне попить и лекарственную мазь от ожогов, а затем принялась наводить порядок в комнате. Совершенно равнодушная ко всему и совсем опустошенная, я смазала себе ожег бальзамом, выпила кубок воды и устремила свой неподвижный взгляд в потолок. Стыда абсолютно не было. Меня мучил один только вопрос: кто так жестоко со мной поступил?

- Го…госпожа!- пробормотала Настена, сжимая руки. – Кто приходил сюда этой ночью? Похоже, что… сам Дьявол был здесь! – Я невесело усмехнулась и по- бабьи горько расплакалась.

Рано утром я собрала в гостиной всю свою домашнюю челядь и строго наказала никому не говорить о случившемся ночью. Но к обеду весь город злорадствовал по поводу ночного происшествия .Сочувствующих было немного. Знатных людей уважали и боялись в нашем городище, но не любили и всегда завидовали им. И в этом наша русская особенность и, наверное, беда многих живущих на матушке Руси!

После случившегося, я целый месяц не выходила из своего терема. Не принимала и своего жениха Костяшу, который только через три дня появился на пороге моего терема. И, не сколько из-за своего позора и стыда, сколько от нервного срыва, случившегося с ней после той памятной ночи. Свою лепту в мой недуг внесло и неожиданное известие о смерть отца на далекой чужбине.. Несколько дней я находилась в бессознательном состоянии и металась в сильном жару. Но вскоре сильный молодой организм взял верх и дело пошло на поправку.

Время, казалось, остановилось для меня. Дни следовали один за другим, совершенно одинаковые. Ничто не нарушало их приводящую в отчаяние монотонность. Единственное отличие заключалось в том, что сегодняшний день был еще длиннее вчерашнего, а завтрашний обещал стать еще хуже предыдущего. Как безжалостные капли воды, меня мучили сомнения в том, что после всего случившегося мой суженный женится на мне или нет. Эти сомнения приносили невыносимые страдания.

Тут Всеслава неожиданно прервала свою историю и, сославшись на свою усталость, ушла отдыхать, пообещав мне продолжить свое повествование в другой раз.




''ГЛАВА 29. ОСИНОВОЕ ГНЕЗДО РАБОТОРГОВЦЕВ. МОЙ НЕОЖИДАННЫЙ БРАК.''

Время и печали могут изменить наш внешний облик. В нас может уже не быть той силы и юношеской красоты, как скажем двадцать-тридцать лет назад, но время и скорби не могут изменить бессмертную душу и дух человека.

Рано утром мы отправились в опасный путь на струге вниз по реке. С собою я взял трех самых отчаянных и ловких мужей из моей дружины. Изначально я решил выкупить из плена внучку старухи и для этого взял с собою все свои сбережения, прихватив на всякий случай и всю казну дружины. Буквально к концу дня мы были у переправы на реке Великой возле городища Выбуты. Мы разбили лагерь прямо на берегу реки и перекусили. Луна зашла, идти дальше было невозможно; кроме того, мы сильно устали. Завернувшись в свои одеяла, чтобы защититься от ночного холода мы заснули. Старуха не спала. Она просидела всю ночь у костра, бормоча себе под нос какие-то заклинания. На рассвете она нас разбудила. Мы быстро позавтракали и отправились в путь.

- Смотри, боярин, - сказала волхвица, - вот там, за холмами, лес, а за ним река и болота. Туда нам надо идти два дня, чтобы достигнуть Злого болота, где находиться гнездо Желтого дьявола!
Наш переход был не легким. Приходилось то подниматься, то опускаться по пересеченной местности с ее многочисленными холмами и оврагами, зарослями непроходимых кустарников и заболоченных участков. Запах гнили носился в воздухе над всей местностью, наводивший ужас своей пустынностью и мрачностью:

- Там, за холмом, проходит дорога работорговцев, - сказала старуха устало.- Выйдем на нее, и нам станет легче шагать.

К вечеру мы, наконец, дошли до указанного старухой места. Идти стало намного легче. Через пару часов мы достигли места, где дорога упиралась в речку. Мы решили здесь заночевать. Всеслава предупредила нас, чтобы мы костра не зажигали, ибо легко можем стать добычей работорговцев. Их лагерь был совсем рядом.

Мы перекусили и стали устраиваться на ночлег. Стояла полная луна. Я раздвинул ногой один из кустов. Под ним оказался разложившийся скелет женщины с ребенком. Пройдя чуть дальше, я увидел ужасную картину. На небольшом открытом пространстве лежали сложенные в кучу тела мужчин, женщин и детей, недавно умерших. Вблизи виднелись другие кучи костей, белевших при лунном свете, как памятники жертвоприношений. Возле свежей кучи мертвецов были видны следы от лодок, недавно отчаливших отсюда. При виде несчастных жертв работорговцев, в моей душе вспыхнуло сильное желание убивать и никого не щадить. Мы нашли другое место и устроились на ночлег.

Не успев сомкнуть глаза, как мы услышали шум весел и как несколько лодок проплыли мимо нас. Люди, сидевшие в лодках, перекликались между собою на арабском и турецком языках. Я приказал всем затаиться. Работорговцы пристали к берегу, развели костры и, как у себя дома, начали весело пировать. Их было около двенадцати человек. Мы прислушались к их разговору. Как я понял они приехали за живым товаром, девушками. Особенно их всех интересовала девушка с изумрудными зелеными глазами, слух о красоте которой уже дошел до них. Желтый дьявол решил продать ее с аукциона, и, потехи ради, сразу же выдать замуж за богатого покупателя. Они долго потешились над такой шуткой. Вскоре все уснули.

- Убить, их надо всех убить! - чуть не кричала старуха.

- Тише! - сказал я Всеславе с досадой.

- Ты хочешь, чтобы они проснулись и напали на нас? Смотри их сколько!

Старуха еле успокоилась.

Торопка, самый молодой и бесшабашный из моих воинов, приподнялся на своих руках, и его лицо при слабом свете луны загорелось огнем дикого торжества.

- Боярин,- прошептал он,- давай перережем им всем горло. Это не люди. Они хуже зверей.

- Я содрогнулся при мысли об убийстве спящих людей, хотя бы и злодеев, но волхвица рассеяла мои сомнения:

- Если мы их не убьем, то они снова будут приходить за рабами на нашу землю. Сделаем это, Железный кулак!

Крадучись, как змеи, мы подползли к спящим работорговцам, и, зажав им рот, по одному убили всех. Ни один из них не успел нам оказать сопротивление. Мы снесли тела подальше от берега и бросили их на съедение шакалам. Старуха торжествовала! Рано утром мы обыскали лодки работорговцев. В них мы нашли большие запасы пищи: жареное мясо, спиртные напитки, сухари. Здесь мы обнаружили форменное платье, богато расшитое золотыми шнурами, высокие сапоги и шляпу с пером, несколько длинных арабских одеяний и тюрбанов. Но самой ценной находкою оказался кожаный мешочек с золотыми монетами.

Мы переоделись и под видом работорговцев вскоре на двух лодках отправились в лагерь Желтого Упыря. Старуху мы оставили на берегу, сторожить наши вещи. Через несколько часов мы пристали к островку, на котором располагалось жилище Желтого Дьявола.

Лагерь работорговцев представлял собою ряд низких деревянных строений, покрытых камышом с длинными навесами для невольников, который считался достаточно защищенным обширным водным болотистым пространством, колючими кустарниками и земляным валом. Кругом этих строений находились хижины стражников и терем главного работорговца. Вообще при устройстве этого осиного гнезда были приняты все меры предосторожности, как против восстаний рабов, так и против нападения внешних врагов на лагерь. Выдав себя за богатых иностранцев, мы прошли в лагерь работорговцев. Мы шли по дорожке, поближе к навесам, где находились рабы, прикованные к железным брусьям руками. Несчастные пленники лежали на мокрой земле, мужчины и женщины вместе, стараясь забыться во сне; большая часть их бодрствовала, и стоны их неслись отовсюду. Нельзя было без содрогания смотреть на их искаженные ужасом лица и дрожавшие фигуры. Про себя я уже решил: вернуться сюда со своей дружиной и освободить этих несчастных, если останусь жив. Мы подошли к сборищу всякого сброда. Порок и жадность были написаны на их лицах. Многих я знал, так как проводил их суда, а они узнали меня, но я никогда не думал, что эти люди приторговывают рабами. Большинство из них были уже пьяны и стояли ко мне спиной, глядя на веранду. На ступеньках веранды стоял окруженный группой избранных сотоварищей старик в богатых одеждах.

- Смотри, хозяин, это Желтый дьявол! – сказал Торопка.

Это был старик лет семидесяти, убеленный сединой и очень толстый. Его маленькие черные глаза, острые, яркие, но холодные сразу остановились на мне:

- Друзья, пропустите ко мне незнакомцев, дайте им дорогу. Толпа расступилась и пропустила нас вперед, провожая подозрительными взглядами.

- Приветствую тебя, брат! – сказал я учтиво, очутившись перед стариком.

- К черту твой привет! Кто ты такой и как сюда попал? - грубо ответил мне работорговец.

- Ваш скромный собрат по профессии. Провожу ваши суда и приторговываю тайно невольниками. Мой лоцман сказал мне, что сегодня здесь будет аукцион красивых пташек. Если кто-то сомневается в правдивости моих слов, то пусть выступит вперед, и я живо перережу ему глотку.

С этими словами я вытащил нож и обвел решительным взглядом толпу. Эти слова произвели желаемое действие. Желтый упырь побледнел. Как все жестокие люди, работорговец был большим трусом. Он тут же смягчился и сказал:

- Полно! Я вижу, что вы – добрый малый. Я хотел только испытать вас. Добро пожаловать в наше сообщество! Он тут же подал мне руку и приказал рабу принести вина для новых гостей. Затем он обратился к собранию с речью:

- Друзья мои и соратники! Пятьдесят лет я занимался невольническим трудом. Я постарел и торговля уже не та. Наступил момент, когда я должен уйти на покой и распродаю свой товар, чтобы провести закат дней своих в покое. Недавно ко мне в руки попала золотая птичка, прелестная, милая девушка. Я всех вас уважаю, но прелестница достанется тому, кто сделает мне самый дорогой подарок и возьмет ее в жены. Мы их обвенчаем прямо здесь. Эта девушка умна и образованна. Она может составить счастье любого из вас; нарожает вам красивых и здоровых детей. Я много сделал в жизни зла и хочу закончить свою деятельность добром. Пусть мой Бог это зачтет мне на том свете. Речь работорговца прерывалась ироническими возгласами, а объявление о предстоящем браке было встречено взрывом смеха. Привели девушку. Ей было около восемнадцати лет или чуть больше. Я невольно вздрогнул, но не от ее ослепительной красоты, а от того, что я знал когда-то эту девушку двадцать лет назад и, что она совсем не изменилась. Я пребывал несколько секунд в смятении и сильном волнении, прекрасно понимая, что такого не должно быть. С удивлением я рассматривал незнакомку, но никак не мог вспомнить, откуда я ее знаю. Она была высокого роста, чрезвычайно стройная. Русые волосы были завязаны узлом на затылке ее прекрасной головы. У нее были те же, что и у моей знакомой замечательные тонкие черты и прекрасный цвет красивого лица. Но замечательнее всего - были ее изумрудные глаза - большие, выразительные, со смелым и, вместе с тем, нежным выражением, цвет которых, изменялся от зеленого до бирюзового, смотря, как падает на них света. Одета она была в роскошное арабское платье.

Наши взгляды невольно встретились. Девушка, как будто заглянула в мою душу и поняла, что я ее друг. Она улыбнулась мне краешком своих прекрасных губ. Я ответил ей тем же. Между нами установился незримый доверительный контакт.

Начался жесткий торг. Все мечтали заполучить девушку и средств не жалели на ее покупку. В ход шло только золото. Все это время Богдана пыталась сорвать аукцион своими угрозами и проклятиями:
- Вы, не люди! - кричала она.- Прекратите ваше беззаконие. Смерть висит над вашей головою, убийцы!
Она говорила не громко, но с таким убеждением, с такою твердостью и достоинством, что некоторые отказывались от участия в аукционе.

- Сорок унций золота, - сказал чахоточный торговец, годившийся более для могилы, чем для свадьбы.
- Сорок пять! - заявил его противник, молодой и красивый араб лет тридцати и гигантского роста.
Толпа гудела. Ставки дошли до ста унций золота. Аукцион становился все интереснее. Вскоре мы остались один на один с арабом.

- Сто пятнадцать! - сказал Ахмед.

- Сто двадцать, - сказал я спокойно. Это была моя последняя ставка. Золота у меня не было больше, кроме огромного рубина старухи. И чтобы не выдать себя, я попросил раба налить мне вина и немного выждав, повернулся к арабу и с улыбкой сказал:

- Вы прибавите, мой друг?

Желтый дьявол принуждал Ахмеда прибавить еще. Тот колебался. Он взглянул на Богдану, которая с ненавистью смотрела на него, и это решило исход аукциона.

- Нет, черт с вами! Берите ее. Я не дам больше ни одной унции золота, ни за одну женщину на свете!- Желтый дьявол тут же поздравил меня с победой и приказал священнику - рабу обвенчать нас. Я попробовал отговорить его от этой потехи, но работорговец был непреклонен. Он пригрозил мне, что расторгнет нашу сделку, если я не выполню своих обязательств. Мне ничего не оставалось делать, как согласиться. Священник предложил мне стать рядом с девушкой и попросил толпу отступить несколько назад. В этот момент я успел ей шепнуть, что я от Всеславы. Она недоверчиво посмотрела на меня. Больше она не касалась своих волос, где у нее был спрятан яд. Она мне поверила…

Вскоре мы обменялись кольцами, которые нам подарил работорговец. Фарс был сыгран, но по всем церковным христианским законам. Батюшка произнес привычные слова, заглушенные ревом и смехом пьяной толпы:

- Я объявляю вас соединенными на радость и на горе – и только смерть может вас разлучить. Я почувствовал, как затрепетала в моей руке рука Преславы.

Нас усадили за стол и все начали пировать. Вскоре все напились вина. Я заметил, что араб что-то замышляет и приказал друзьям незаметно увести Преславу и отправить ее на лодке к бабке, а потом освободить невольников и поджечь строения. Лодки работорговцев отдать невольникам. Меня ждать в камышах. Я притворился совсем пьяным и, шатаясь, направился в противоположную сторону от своих друзей. Две тени незаметно следовали за мной. Я не спеша прогулялся по острову и вернулся за стол. Прошел час, как я расстался с друзьями. В лагере было пока все спокойно. Тут ко мне подошел Ахмед и стал требовать от меня, чтобы я вернул за стол невесту.

- Я должен ее разок поцеловать, - нагло заявил он мне. Все загоготали. И тут я не сдержался, бросился на наглеца и ударил его по лицу с такой силой, что он упал и выключился на несколько секунд. Прейдя в себя, он вскочил, достал нож и бросился вновь на меня. Мне как-то удалось выбить нож из его рук. Мы сцепились в смертельной схватке. Дважды араб пытался поднять меня и бросить о землю, но это ему не удавалось. Дав работорговцу время истощить себя в усилиях поднять меня и бросить оземь, я подставил ему подножку и с силой толкнул врага в грудь. Потеряв равновесие, гигант упал на землю с глухим стуком, увлекая за собой меня. Он схватил меня за горло и начал с удивительной силой душить. Собрав все свои силы, мне удалось повалить Ахмеда на спину и сильным ударом кулаком правой руки в лоб ослабить его хватку. Еще один удар, и араб широко раскинув руки, судорожно вытянулся и затих. Работорговцы обступили тело Ахмеда. Он был мертв.

Тут кто-то крикнул:

- Разрази меня гром! Пожар! Измена! Спасайся, кто может!

Горели камыши и навесы рабов, деревянные строения. В лагере началась паника. Все ринулись к лодкам. Воспользовавшись суматохой, я выбрался из лагеря, бросился в воду и поплыл. Вскоре я сидел в лодке со своими друзьями. Все у нас получилось, как мы задумали с моими друзьями. Мы радовались, как дети успешному освобождению внучки старухи и рабов.

Всеслава нас уже ждала на берегу. У ее ног лежала рыбачья сетка с отрезанными головами работорговцев, которых мы убили ночью. В ее застывшей, словно статуя фигуре, стоящей на берегу было что-то мистическое и зловещее, что я невольно вздрогнул…

Мне в нас, русских, всегда не нравилось и вызывало раздражение, это наше вечное "что скажут люди". Вполне очевидно, что"люди" не строят нам жизнь, а уж мою и подавно. Прежде вceгo надо думать о себе. Мы сами должны устраивать свою жизнь. Неужели мы должны допускать, чтобы между нами и нашим желанием становился кто- то, и, что он подумает о нас и решал за нас..

О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисповедимы пути Его! Как жалки мы по отношению к нему, а от того бедна и никчемна наша жизнь. Жили смешно и умерли грешно!

Прошел год после моего последнего приключения, связанного с работорговцами и освобождением Преславы, внучки старухи. Как я уже говорил, Всеслава выполнила свое обещание и показала мне схрон с сокровищами князя Святослава. Он превзошел все мои ожидания по богатству и роскоши. 11 июля 1000 года, в день смерти княгини Ольги, на высоком берегу реки Великой, в деревне Выбут, родине моей бабки, мною был заложен первый камень, и началось строительство храма во имя Святой Троицы. Так мы распорядились сокровищами Святослава. Через несколько лет он будет закончен, но не мной…

По народному преданию, приняв святое крещение и путешествуя по Руси, благоверная Ольга заезжала на свою родину. Здесь ее внимание привлек противоположный крутой берег реки Великой, покрытый дремучим лесом; и увидела она, как три светоносных луча чудным тройственным светом озаряют все возвышение противоположного берега. Святая уразумела тайну этого явления, воздала хвалу этому божественному месту и водрузила крест. Именно на этом месте я и начал строить храм.

Все это время, пока шло строительство, я жил в доме старухи. На этом настояла она. Всеслава считала меня своим зятем и мужем внучки перед своими богами и людьми, и назад обратного пути ни у кого нет. Развести нас мог по христианским канонам только митрополит. Я так не считал, так как наш брак был вынужденным и заключен был по принуждению,то я его считал незаконным. Я жил своей обычной жизнью После смерти Богданы у меня не было ни одной женщины. На что старуха злилась, а Богдана смущенно улыбалась.

Что греха таить, мне Преслава очень нравилась! И чем больше я ее узнавал, тем сильнее было мое чувство к ней, но какая-то неведомая сила сдерживала мою страсть и любовь к ней. Всеслава это видела и посмеивалась надо мною и моей борьбою с самим собою, как дьявол - искуситель. Я совсем не знал и даже не догадывался, что эта безумная старуха все это время подмешивала мне в пищу зелье для приворота.

Совсем другим было поведение Преславы. Она, ни поведением, ни мимикой, ни жестами, ни словами не высказывала ко мне никаких чувств. С изысканной старомодной девичьей скромностью и уважением, как мужчине, мужу своему, она реагировала на мое появл в доме и за столом. Она абсолютно не ощущала мой восхищенный, почти магический взгляд на своих обнаженных плечах, на затылке, лебединой шее и ее красивой закрытой груди, с вздернутыми вверх сосками. Ее равнодушие ко мне меня злило и одновременно забавляло и, казалось, какой-то прекрасной языческой игрой. Во мне начал просыпаться молодой и бесшабашный Жизномир-язычник. Включившись в игру, я притворился равнодушным к прелестям Богданы и попытался ее не замечать. Старался быть больше печальным и угрюмым, как будто меня, что-то гложет. Чтобы не выдать своих чувств, я приказал себе не смотреть на нее. Моя хитрость сработала буквально на третий день. Я случайно подслушал разговор внучки с бабкой:

- Бабуля, любимая, подскажи, что мне делать? И крылья есть, да некуда лететь. Я хотела бы помочь ему… может быть, хоть немного утешить. Почему он так упорно избегает меня? Ведь я его жена, перед нашими Богами и его Всевышним! После того, что ты мне рассказала, я готова на все! Несчастный, несчастный князь! Я даже готова быть для него другом, сестрой… кем он захочет!

- Да услышат тебя наши Боги и помогут нам стать одной семьей от нашего рода и племени, как нам завещано и предопределено нашими предками. Да продолжится наш род волхвов! - сказала Всеслава приглушенным голосом.

Подслушанному разговору я не придал большого значения и продолжил игру. Я не знал, что играю с огнем и слова клятвы перед богом, что «только смерть может разлучить нас», так много значат для юной девушки. Более того, я даже не предполагал о коварном замысле, выжившей из ума старухи и даже испытывал тайное сочувствие к ней и ее внучке. Вместе с тем, я не переставал восхищаться чарующей, возбуждающей страстное желание красотой юной женщины и, в тоже время сердце мое сжималось от страшного предчувствия чего-то нехорошего. В этот же момент мне следовало бы бежать от них на край света. Но было уже слишком поздно. Я более не принадлежал себе. Во мне не осталось ни мужества, ни воли, ни осмотрительность – ничего, кроме желания обладать ею…

Вскоре моя игра мне наскучила. Я действительно впал в меланхолию. Стал мрачным и раздражительным и большую часть своего времени проводил на строительстве храма или в глубоком одиночестве. Причиной такого моего настроения, были мои воспоминания о умершей Богдане, таком коротком семейном счастье и брошенном сыне. Не обрадовал меня и приезд Иллариона с хорошим отчетом о работе дружины. Снова старая боль проснулась в моей душе. Об этом я поделился в сердцах с Илларионом за ужином, когда мы с ним изрядно выпили. Старуха и Преслава не спали и слышали весь наш разговор.

- Илларион, - с болью в сердце говорил я другу, - это дурное предзнаменование! Я должен покинуть этот дом. Ты слышишь, как гремит гром и сверкает молния? Быть страшной бури!

- Ты, Жизномир, стал суеверным! Что с тобою? Я тебя не узнаю! Бога хвалим и грешим! И это говорит сын дикого вепря, - смеясь, подшучивал надо мною мой старый друг.

- Это ты все из-за зеленоглазой Преславы и ее бабки. Местный народ их считает колдуньями и суеверными до безрассудства, - говорил он. Я внутренне сжался от слов волхва и тут ясно понял, что настоящей причиной моего беспокойства и меланхолии была девушка с изумрудными зелеными глазами.

- Вот и еще два мотылька опалили крылья! – с лукавой улыбкой проговорил Илларион и отправился спать.

Я вышел на улицу. Дождь усиливался и перерос в мощный ливень. Я стоял под мощными струями дождя и улыбался. Мне, как никогда, было хорошо на душе! Дождь быстро закончился, и снова на небе засияли звезды и луна. В эту ночь я не спал - ко мне приходила Преслава!

Проснулся я только к обеду. Я был снова счастлив! Только на моей шее весел мой старый оберег, клык вепря, обрамленный серебром, некогда подаренный мною Прекрасе. Мое счастье сменилось страшным ужасом. Преслава - моя родная дочь!

Нет ничего более трагичного в жизни, чем абсолютная невозможность изменить то, что ты уже сделал. Мне всегда казалось, что у нас, славян, две вечные слабости: поступать вопреки здравому смыслу, зачастую безнравственно, а потом мучительно терзаемые угрызением совести искать оправдание своим поступкам, заботясь только о себе и своем душевном благополучии. Раскаяние, а тем более покаяние – дурной тон! Но, как говорится, кто из нас не без греха? Скажите, кто сегодня не распутничает? Блудит вся Европа! Что о нас скажут наши потомки? Они блудили, но не каялись!? О, наша человеческая двуликость! Я такой же, как все! Я снова, хотя и без умысла, согрешил, и опять горько раскаивался. Это сводило меня с ума и не давало мне жить.

После всего случившегося, я в ужасе прибежал к Всеславе и спросил ее:

- Почему ты, ведьма, такое допустила и мне ничего не сказала? Я имел право знать, что твоя внучка - моя дочь!

- И что с того? – спокойно отвечала мне сумасшедшая старуха. Переложи печаль на радость .По нашим древним языческим законам такой союз естественен и в порядке вещей, если это касается продолжения Рода. Так поступали наши предки, так поступила и я. Род - начало всех начал и превыше всего, а остальное - ничто! Более того, ты с ней обвенчан по законам своей христианской веры.

- Что ты знаешь о нашей вере, глупая старуха!? Мой Господь покарает меня за мой страшный грех! – вскрикнул я. – Я и так перед ним грешен!

Я ощутил, как во мне закипает гнев, но я нашел в себе силы сдержаться и, как можно спокойно обратился к Богдане:

- Богдана, ты знала, что ты моя дочь и пошла на такое…?Как такое можно?

Богдана резко поднялась из-за стола и обратила ко мне пылающее лицо с горящими бирюзой глазами:
- Я никогда не знала тебя, как отца и не хочу знать. Ты мой муж перед Богами и людьми! – почти крикнула она.

Дщерь моя, - вскричал я, - как ты смеешь мне такое говорить?

- Какое право я имею?- переспросила она задыхаясь, и устремила на меня глаза полные слез, которые текли по ее нежному лицу, подобно утренней росе на цветах.

– Какое имею право, Авил! Разве ты слеп? Я с тобой говорю еще и по единственному и священному праву, которое выше всех прав и законов, выше Божьих заповедей – праву женщины и ее великой любви к своему единственному мужчине на свете. Ты не знаешь меня, мой муж. Я вовсе не маленькая и глупая девочка….Потом она спохватилась и разрыдалась, как маленький ребенок:

-О, не сердись на меня и бабку, мой любимый муж! Не надо ничего усложнять…- молила несчастная девушка, упав предо мной на колени. Слово « муж» , как обухом ударило меня по голове. Не дослушав Преславу, я выбежал прочь из горницы.

Оставаясь ночью в глубоком одиночестве, я молился и вопил, как раненный зверь, обращаясь то к Всевышнему, то ко всем своим языческим Богам, но это мне не помогало. Меня все эти дни мучили ночные кошмары и посещали мысли о самоубийстве. Моему тяжкому греху не было прощения.
Совсем другим было поведение бабки и ее внучки. Они постоянно ходили на капище, где со всем городищем молились радостно Роженице и приносили жертвы животных Роду и своим идолам.
Однажды гуляя по лесу, я увидел тропинку и пошел по ней. Она вилась среди густых, ветвистых деревьев и привела меня на холм с высокими, голыми, как свечи соснами. На них сохранились только небольшие кудрявые верхушки. Откуда- то доносилось заунывное, протяжное пение. Я пошел на эти звуки. Вскоре мне открылась поляна, окруженная кольцом сосен. Посреди ней горел костер. Ухоженный белобородый старичок, в длинной полотняной рубашке, с мальцом, подкидывали в огонь еловые ветки и сухую траву. Они тлели потом разгорались и сердито трещали, наполняя всю округу воздух смоляным запахом. По обе стороны полянки стояли, слегка наклоненные к середине, большие пузатые деревянные столбы, с вырезанными на дереве идолами. Все они были разукрашены яркими красками и перевязаны разноцветными ленточками из холстины. Около одного из них, видимо идола роженицы, сидели на траве рядком женщины и протяжно пели. Увидев меня, проходившего мимо их моленья, Всеслава встала, вышла вперед и сказала при всем народе:

- О, царственный отрок! Случилось то, что и предсказывали мне наши Боги. Богдана понесет от тебя сына и наш великий род продолжится.

- Не так ли, добрые люди? – обращалась она к толпе, собравшейся у капища.

Слушая все это, я приложил руку к голове, не зная, брежу ли я или вижу все это во сне:

- Точно, она сумасшедшая! - подумал я и ушел. Уходил я с переполненным сердцем сомнениями – принять случившееся, как неизбежное, смириться и жить дальше или умереть, как Василий Буслаев. Ноги сами привели меня в недостроенную мною церковь.

Ночь была тиха. Ни малейшего движения не замечалось в храме. Храм был уже почти готов к приему прихожан. Я взобрался по крутой лестнице на колокольню. Мне хотелось уединения. Два противоречивых чувства, ярость и печаль, боролись в моей душе, но я был бессилен что-либо изменить. Я терял всех кого любил…

Полный месяц выплыл над городищем Выбуты и речкой Великой; лучи его озарили башню колокольни, где я стоял и стену храма позади меня. Я встал на колени и тут же на колокольне начал молиться так горячо, как не молился никогда после, взывая к своему Господу:

- О, при милостивый Господи Боже мой, преклони ухо Твое и услышь молитву мою. Дай мне найти такой путь, чтобы я смог угодить тебе и спасти свою душу: к тебе сейчас я стремлюсь и к Тебе взываю, как единственному источнику моего спасения. Будь мне помощником, и не оставь меня, Боже, Спаситель мой, - в сырой земле мои родители, моя любимая супруга; от нее я имею сына, которого я бросил и предал, как Иуда. Прелюбодействовал я со своей дочерью по незнанию, что она моя кровь. Уповаю на Твою милость. Уразуми, как мне жить дальше? Да прославится имя Твое пресвятое, Отца и Сына и Святого Духа, из рода в род вовеки. Аминь.

Только я закончил свою молитву, как облако закрыло месяц, стало темно, воцарилась глубокая тишина. Даже собаки в городище перестали выть. Тишина становилась все томительнее. Стало тяжко, как в присутствии смерти. Я чувствовал, что моя душа готова была вырваться из тела, и волосы шевелились на моей голове. Мне показалось, что колокольня зашаталась, сильный ветер подул мне в лицо, и чей – то голос проник в мое сердце.

- О, дорогое мое дитя! Истинно поверь в Меня и спасен будешь. Обольщаемый лукавым дьяволом, ты забыл о моих заповедях и даже разгневался на меня, но я тебя прощаю, чадо мое. Из-за слепоты своего неверия ты совершал свои грехи. Укрепись в моей вере и неси ее людям!

Когда голос произнес эти слова, холодная рука коснулась меня, вложив что-то в руку. Облако исчезло, снова засияла луна, ветер прекратился, колокольня больше не колебалась подо мной, и ночь снова вступила в свои права. При свете месяца я мог рассмотреть, что осталось в моей руке. Это была веточка дивно распускающей вербы. Было Вербное воскресенье.

И тут я ясно понял и осознал скрытые пружины моего падения. Всеслава невольно властвовала над темными и забитыми людьми своего городища, внучкой, мною и с каждым с кем она соприкасалась, одним движением руки. От нее исходила некая магическая сила, под влиянием которой человек невольно подчинялся ее воле. Испытывая мистический ужас, люди городища готовы были целовать ей ноги и даже убивать своих детей . Она стремилась и властвовала над волей и душами людей и ничто ее не могло остановить. Я ужаснулся своему новому открытию и был подавлен. Умиротворенный этим открытием, я впервые в эту ночь спокойно уснул. Я знал, что мне надо делать.

Проснулся я за час до рассвета; кругом царила тишина. Я взял мешок с одеждой, мой старый посох и тихо покинул двор Всеславы. Уже рассвело, когда я добрался до пристани. Там я нашел ладью, готовую к отплытию вверх по реке, договорился с капитаном, и отправился по пути, указанному мне Господом - в степи половецкие, в сторону крепости Белая Вежа. (Саркел)

Несколько дней дул сильный попутный ветер и наша ладья стремительно неслась вперед. Днем я почти не выходил на палубу, а сидел в трюме и молился. Матросам это показалось странным. Они приняли меня за колдуна и всячески сторонились меня. Так прошло около двух недель моего пути.

Когда мы шли по реке Дон, вдруг налетела буря и сломала нам мачту. Нас понесло в сторону каменной скалы. Я сидел неподвижно, закутавшись в плащ, и так как не высказывал страха, то матросы начали кричать, что я колдун; они сбросили меня в бушующую реку:

- Сволочи! Бросайте меня, если хотите, - сказал я им в сердцах,- но и вас ждет погибель!
Действительно, меня мало заботила моя смерть после случившегося. Я к ней уже давно был готов. Моя жизнь уже после смерти жены потеряла всякий смысл. Страх, ненависть, мучения, любовь остались в прошлом, будущее сулило благостное забвение…

Когда обезумевшие матросы схватили меня, подняли и бросили в бушующие волны, я успел прочитать молитву своему Господу и приготовился умереть. Я быстро шел ко дну, отчаянно пытаясь задержать дыхание. У меня не было никакого желания сопротивляться своей судьбе. Но неведомые духи или мой Бог не дали мне погибнуть. Неведомая мне сила выбросила меня наверх. Как только я выплыл на поверхность воды, то увидел бревно, плывущее около меня. Я ухватился за него и поплыл. И тут я увидел, как огромная волна хлынула на корабль, перевернула его на бок и разбила о скалы. Галера потонула вместе со всем экипажем. Меня отнесло в сторону от скалы и выбросило на песчаный берег.. Я был без сознания. Когда я открыл глаза, то увидел странные облака самых причудливых форм, которые неслись по небу, изредка обнажая большое красное солнце. В этом я увидел хорошее предзнаменование: боги прощают мне мои прегрешения. Но я глубоко ошибался. Они посылали мне новое испытание.





''ГЛАВА 31.В ПЛЕНУ ПЕЧЕНЕЖСКОМ."

Утро было солнечное и жаркое. Я пришел снова в себя. В бирюзовом небе кружились два черных грифа. Один взмывал широкими кругами все выше и выше, а второй несся за ним вдогонку, пытаясь вырвать из его когтей добычу. Стаи ворон и пестрых сорок кружили надо мною с карканьем в поисках трупов, выброшенных на песчаный берег ночным ураганом. Видно для них я должен быть следующей добычей. Я решил, что пришел конец моим мучениям. Вдруг передо мной упала на песок обороненная грифом окровавленная человеческая голова с выклеванными глазницами. Она принадлежала одному из матросов, который выбросил меня за борт галеры. Мне стало дурно, но тут я услышал позади смех и речь на тюрском наречии:

- Пусть меня возьмет шайтан! Чужестранец, небо шлет тебе свой привет! Это означает, что будешь долго жить! – Я вздрогнул и огляделся. Позади меня стояли кочевники в черных остроконечных овчинных и лисьих шапках, подпоясанные кожаными ремнями, на которых висели широкие кривые ножи. Они хохотали над моей беспомощностью. Я попытался встать, но тут же снова потерял сознание.
Первый раз я очнулся от боли, равномерно раскачиваясь на высоте. Моя голова свисала почти до самой земли, руки были связаны и закручены за спиной. Все мое тело занемело. Босые ноги задевали сухие колючие кусты репейника. С трудом я раскрыл один глаз. Второй распух и не открывался. Голову ломила резкая боль. Я понял, что лежу грудью на спине лошади. Гортанный голос, сухой и скрипучий громко произнес на тюрском наречии:

- Ты кто?- спросил он меня.- Судя по твоей одежде, ты видел далекие страны? Куда и зачем ты направлялся?

- Я странник!- ответил с трудом я. – Ищу себя и людей!

- Мудрено говоришь!- ответил тот же голос. – Все ты врешь! Ты колдун и шпион! Здешние места пустынны и люди здесь не живут. Он несколько раз стегнул меня плетью по спине и голове, что я снова потерял сознание.

Очнулся я на другой день уже в стане кипчаков. Это были – печенеги. Печенеги - кочевой народ, родственный хазарам и пришедшим в степь всего несколько лет назад . Эти племена кочевали в степях от Волги до Карпат и исповедовали мусульманскую веру. Степняки делились на несколько племен и родов. Многие из них были язычниками. Из-за лучших пастбищ, между ними часто происходили ожесточенные схватки. Войны между родами иногда длились десятилетиями. Процветала кровавая месть: за убийство или оскорбление родича мстил весь род и даже племя. Каждое племя поклонялось своим божествам. Во главе племен стояли вожди, которые выбирались из самого богатого и знатного рода. Они руководили воинами во время набегов, выбирали места для кочевий .Вожди и их близкие родственники владели большими стадами скота и лучшими пастбищами. Земледелием и ремеслом они не занимались. На них работали рабы из пленников.

Длинный лагерь печенегов был растянут вдоль реки Итиль. Пылали тысячи костров. Вокруг них копошились, как муравьи степняки. Женщины готовили пищу, а мужчины были заняты лошадьми, починкой походной утвари, оружием и разговорами. Крики, кашель, шум , песни. В бескрайней степи кипела своя, особая, не похожая на нашу русов жизнь. Запахи вареного мяса пробудили во мне чувство невыносимого голода, но я пересилил себя и начал думать, как вырваться из моего неожиданного заточения. Я огляделся. Несколько таких же невольников как и я, были прикованы к столбам посреди площади. Руки пленников были подняты кверху. Тугие веревки из конских волос окручивали кисти рук и колени. Головы бедняг были повязаны тряпицей. Низкорослый и толстый степняк развлекался тем, что подбегал к столбу и с прискоком наносил удары невольникам плетью, затем с одышкой медленно отступал.

- Вы у меня завоете, неверные!- хрипел он.- Вам никогда не сбежать отсюда. Лучше я ваши тела скормлю шакалам! Эта сцена еще больше укрепила во мне желание бежать с этого Ада.
Спустя час меня развязали , а затем отвели к беку. В роскошной юрте, устланной широким ковром, седел скрестив ноги, крепкий и молодой владыка степи. Он был молод, высок, с прямыми плечами и очень тонок в поясе. Сбоку в зеленых сафьяновых ножнах висела кривая сабля. Красные сапоги из верблюжьей замши на тонких высоких каблуках, высокая круглая шапка из овчины, модный халат, говорили о том, что он повидал многие страны и знает несколько языков. Это подтверждало смуглое решительное лицо с умным взглядом, и манера его поведения. На меня смотрели неподвижные стеклянные глаза, холодные и непроницаемые.

- Этот человек может так же спокойно приласкать, как и раздавить меня,- подумал я.
- Проходи ко мне и садись! Пригласил меня владыка степей. Я повиновался.

Чернокожий невольник, с цепью на ногах и с серьгой в ухе, поставил широкий низкий столик и ловким движением набросил на него шелковую скатерть. Молодая девушка славянской внешности опустила перед ханом серебряный поднос с деревянными чашками горячего чая, приправленного солью и бараньим жиром. На скатерть она положила стопку еще горячих подрумяненных лепешек и большую миску вареной баранины. Поставила несколько глубоких мисок с водой, сметаной и медом.
- Не бойся меня и ешь, Авил. Сегодня ты мой гость. Такое гостеприимство меня удивило, но я не подал вида. Наступила длинная пауза.

- Почему не ешь? Тебе не нравится наша пища?- с усмешкой произнес владыка степей.

- Прости великий хан, но я не голоден, ответил я с достоинством.- Такой ответ, по степным обычаям, был грубостью. Хан Боняк, так звали повелителя кочевников, вскинул и опустил глаза, и только уголок рта его скривился и чуть дрогнул.

- Кто ты и какой веры?- продолжил миролюбиво хитрый хан , - и зачем пренебрегаешь моим гостеприимством и ищешь со мной ссоры?

- О, великодушный и великий повелитель степи! – молвил я льстиво. Мир, , богатства и счастье твоему дому и народу! Кто сейчас я? Я , сухой бурьян, гонимый по степи ветром скитаний. Взгляни на того, кто был богат и удачлив, но никогда не знал покоя. Бич несчастий преследует меня за мои грехи. Я потерял жену, друзей. Наша ладья в бурю разбилась о скалы. Все погибли. Выжил я один. Твои воины нашли меня в беспамятстве и взяли в плен. Я не кому не сделал зла и был без оружия. В чем моя вина перед тобой?

Тут я рассказал ему вкратце о смерти Богданы, разочаровании в жизни, брошенном сыне, только утаив о службе при киевском дворе и моем грехе с дочерью.

- Это невесело, - сказал Боняк и очень не хорошо! У нас в народе говорят, что счастье и несчастье по кругу ходят. Горе везде, как ветер в степи. Ты еще молод, образован, знаешь несколько языков и уже не по годам мудр. Оставайся у нас, женись, заведи детей и прими нашу веру. Я возвеличу тебя. Такие люди, как ты, нужны мне, но не как рабы, а как преданные Аллаху и мне люди.

- Прости меня, светлейший и мудрейший повелитель Великой Степи! Смерти бояться – на свете не жить. Я не хочу тебе служить или еще кому-либо. Я уже на службе у своего Бога и только ему буду служить! -Хан Боняк резко приподнялся и недоверчиво на меня посмотрел. Но тут же изобразив на лице добрую улыбку, подал мне полную чашу хмельного кумыса и сказал:

- Странник, ты достоин всяческих похвал, раз так чтишь своего Бога. Выпей и расскажи мне о своей вере.- Хан выпил первым, за ним выпили все сидящие за столом. Мне ничего не оставалось делать, как уважать законы и обычаи кочевников и выпить до дна хмельной напиток на голодный желудок. Хмель ударил мне так в голову, что я чуть не свалился на бок. Сидящие за столом несколько приближенных к хану вельмож рассмеялись. Пустые чаши слуги тотчас отбирали и вновь наполняли по- новой. Зная обычаи степняков, я не пил, пока это не делал повелитель степи. Слава Господу Богу, он пил мало и это спасло меня от позора отключиться за столом. Я налег на закуски и вареную баранину и вскоре пришел в себя.

Несколько часов я рассказывал сынам степи о нашей вере и Исусе Христе, пока это правителю и другим не наскучило, хотя они меня слушали с большим интересом. Только я сделал небольшую паузу, как хан ударил меня по плечу и сказал:

- Довольно, странник. Ты хитрый рус и настоящий христианин! Ведешь себя достойно и заслуживаешь уважение. Завтра я решу, что с тобой делать, а пока отправляйся отдыхать. Слуги проводят тебя в шатер для гостей.

Я сердечно поблагодарил печенежского князя за гостеприимство и, пожелав ему многие лета, удалился.

На следующее утро по повелению бека меня определили в писцы и подарили от его имени новый цветной халат, что считалось большой милостью бека и оказанием доверия. Каждый день с утра до темноты сидя на истертом большом ковре в ряду других песцов. Мне было приказано составлять счета, описи имущества, скота, приказы и всякие другие важные бумаги. Любой другой пленник на моем месте считал бы себя счастливчиком: я жил в небольшой юрте, без охраны и цепи на ноге, мог свободно передвигаться по лагерю и даже завести семью. Но я уже давно не был искателем благополучия. Прошлые мои прегрешения испепеляли мою душу и все выпавшие на мою долю испытания я принимал , как божье наказание смиренно и терпеливо. Так прошло три месяца моего пленения печенегами и жизни в неволе. Я почти смирился со своей несчастной судьбой, ибо все свои лишения принимал ,как Божье наказание за мои прегрешения.

Как-то проснулся я от крика ребенка и воя женщин. Я выскочил из шатра и увидел, как молодая и богато одетая женщина, жена бека Айгуль и черный раб склонились над трехлетним малышом, который кричал, показывая на ногу. Вокруг них образовалась большая толпа.

- Что случилось? – спросил я. Женщина смотрела на своего сына и глаза ее были наполнены слезами. Она была безумно красива даже в своем горе.

- Его укусила гремучая змея ,- с трудом выговорила бедная женщина.

У бедного малыша уже опухла ножка, и на месте укуса, на покрасневшей коже, образовалось серое пятно. Две капли крови, как два рубина, просочились из двух маленьких ранок.

- Это гремучая змея. Он умирает! Его не спасти, - как безумная повторяла несчастная женщина. Она прижимала к груди малыша, который издавал душераздирающие крики.

- Он умрет через полчаса, против укуса этой твари нет средства! - проговорил подошедший седой кипчак- лекарь и снял остроконечную шапку.

Я молча подошел к безумной от горя матери, и взял из ее рук ребенка. Мать отдала малыша беспрекословно и устремила на меня взгляд полный надежды и доверия.

Я попросил у одного из степняков кинжал , сделал на месте укуса два крестообразных надреза, раздвинул края раны и нажал, чтобы выжать кровь, которая все не вытекала, а острие клинка положил в раскаленные угли ближайшего костра.

Затем после секундного колебания я взглянул на скорбную мать, увидел жаркую мольбу в ее глазах, полных слез, и посмотрел на ребенка, которого сотрясала страшная судорга, и без колебаний прильнул ртом к одной из ранок и стал отсасывать кровь, время от времени сплевывая покрасневшую слюну. Напрасно пытались вмешаться собравшиеся старики и воины. Не слушая их и не отвечая им, я принялся отсасывать кровь со второй раны. Решив, что отсосано достаточно , я хладнокровно достал из углей раскаленный кинжал и приложил его к ране. Запахло жженым мясом. Ребенок корчился и кричал от боли. В два приема я повторил ту же операцию, не обращая внимания на отчаянные крики ребенка и негодование толпы.

Несчастная мать, звали ее Айгуль, смотрела своими заплаканными глазами на меня. В ее глазах застыл немой вопрос:

- Ты его спасешь?

Я приложил к ранам мальчика листья мать- мачехи , и бережно перевязал рану на ноге. Затем бережно поднял ребенка и передал матери:

- Женщина!- хрипло произнес я, - …твой сын будет жить! - и стремительно удалился в шатер.

Чувствуя стеснение в груди, молодая женщина провела дрожащей рукой по лбу и несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь успокоить беспорядочное биение сердце.

- Ее малыш будет жить!- Она крепко прижала к себе ребенка и, как безумная, начала осыпать его поцелуями и рыдать.

Превыше превратностей нашего бытия есть только одно... И это одно - иллюзия, будто существует нечто превыше нашего бытия , способное его в корне изменить, как Бог, царь или мы сами!
А в это время печенежский хан занимался важными государственными делами в одном из самых отдаленных покоев своего шатра и к нему никого не впускали. Хан считал, что и стены имеют уши. Он приказал убрать в этой комнате все окна, затянуть стены коврами и оставить только наверху небольшое отверстие, для света. Только здесь повелитель степи не боялся беседовать с глазу на глаз со своими доверенными лицами и шпионами. Здесь хитрый половец давал шепотом приказы: тайно удавить неугодного хана или вельможу, куда совершить набег... Здесь он узнавал , что о нем говорят беки и простые люди. Иногда прямо здесь вершился суд.

В это утро хан Боняк сидел мрачный, неразговорчивый и сердитый. Главный палач Магомед доложил ему, что против него зреет заговор и во главе его стоит его зять Абдула. Он встречался тайно с несколькими недружелюбными к повелителю ханами и просил у них поддержки.

- Я совершил большую ошибку, услав его к границам Руси. Там он берет богатую добычу и со мной уже не делится. Совсем страх потерял и мнит себя уже повелителем степи. Вскоре он подкупит мятежных ханов и пойдет на меня или подошлет убийцу. Наше ханство, развалится, как рассеченный ножом арбуз. Этого допустить нельзя. Пошли за ним гонца. Пусть возвращается домой, чтобы он был на виду и я его мог прощупать.

Мудрое решение, мой повелитель! –сказал палач и склонился в глубоком поклоне. Вошел старый евнух. Он упал на колени и, трясясь от страха, поведал повелителю историю, которая случилась с его единственным наследником утром. Хан побледнел, а затем впал в ярость. Он схватил нагайку и начал беспощадно избивать евнуха. Затем приказал палачу Ибрагиму привести к нему жену Айгуль и меня.

Первой в ханские покои зашла его жена. Она была бледна и сильно напугана. Вскоре пригласили меня. Айгуль в приемных покоях не было. Как я понял, она находилась в потайной комнаты, двери которой , скрестив руки, охранял Ибрагим.

Не успел я войти, как хан набросился на меня и несколько раз стегнул плетью. В ярости он кричал, как я, неверный, посмел прикасаться и издеваться над его умирающим сыном. Я не знал, что ответить, так как подумал, что ребенок умер. И тут я услышал нежный голос Айгуль, но полный ужаса и призывающий к жалости:

- На помощь! Спасите! – кричала она. Не раздумывая, я бросился под ноги хану и повалил его на ковер. Затем схватил лежащую на войлоке саблю, и взмахнув ею перед палачом, приказал ему открыть дверь. Прыжком тигра ворвалс я в потайную комнату, желая зарубить любого, кто посмел издеваться над женщиной .В комнате ,однако , не было ни одного человека, а в углу на груде персидских ковров сидел серый с черными пятнами барс. Он зло рычал и старался когтями разодрать ковер, из под которого неслись сдавленные женские крики. Зверь на меня не обратил внимания. Двумя ударами сабли я убил барса и откинул ковер. Перед мной лежала , почти бездыханная, бедная Айгуль. В комнату ворвались нукеры хана. Они скрутили мне руки, связали и бросили в глубокую яму. Потянулись долгие дни и ночи полные неизвестности и лишений. Но я был готов принять неизбежное и умереть.

В ханском стане все знали эту огромную яму. Степняки ее называли «Шайтан – яма» Она находилась на главной площади, рядом с ханской юртой. Ее охранял один сторож, который сидел под небольшим камышовым навесом. Рядом с ним лежало короткое заржавленное копье и длинная лестница. На земле перед сторожем лежал кусок ковра, куда степняки клали передачки для своих родственников, томящихся в яме: деревянные миски с кислым молоком, лепешки, сушеное мясо баранины и конины, лук ,медные деньги. За них сторож иногда разрешал подойти к решеточному отверстию ямы, спустить на веревке продукты и поговорить с заключенными через решетку, сделанную из толстых бревен.
Через несколько дней моего заточения ко мне наведался чернокожий раб по прозвищу Али. Он принес мне много вкусных вещей и радостное известие о том, что сын хана жив и здоров. Меня это известие обрадовало и вернуло к жизни. Я начал ухаживать за больными и немощными невольниками, лечить их и делиться с ними продуктами. В темнице томился разный люд: был один рус, дед Савва, имам из Хазарии шейх Саид, арабский купец Селим, несколько половцев- разбойников с большой дороги, остальные печенеги, которые не смогли заплатить беку положенные подати. Всего около двадцати человек. Часто, по вечерам я рассказывал им о своей родине, наших обычаях и религии, о славном городе мечты Царьграде. Они , как завороженные, слушали мои рассказы и их лица светлели и наполнялись непонятной радостью. Некоторых из них, по их просьбе, прямо здесь, в шайтан яме, я крестил.

Так прошел почти год моего заточения, но я не смирился с неволей. Мысли о побеге согревали мою душу. Я разрабатывал один за другим план побега из шайтан-ямы, но тут же их отвергал из-за не перспективности. Вскоре я остановился на одном плане. Он мне показался вполне реальным и обнадеживающим.Но для его осуществления мне нужна была помощь невольника-раба. Я переговорил с одним ним и он с радостью согласился. Я тут же посвятил его в свой план и стал к нему готовиться. Я стал делать физические упражнения и хорошо питаться.

Буквально накануне моего побега главная площадь половецкого лагеря еще с утра начала заполняться кочевниками. Глашатые хана объявили о казни пятнадцати заключенных из шайтан- ямы .В их числе был и я.

Главный палач и несколько нукеров из его свиты спустились в подземелье. Раздался неистовые выкрики, сменившиеся полной тишиной. Палачи вывели из подвала пятнадцать заключенных. Все мы были прикованы правой ногой к единой цепи.

Палачи-нукеры, осанистые, мускулистые, в синих парчевых рубашках с засученными до плеч рукавами, в широких желтых шароварах, расшитых красными узорами. Держа в руках большие широкие кривые мечи, они цепью растянулись вокруг невольников, отодвинув напирающую толпу.

Вываленные в грязи, едва прикрытые лохмотьями, с отросшими в долгом заключении всколоченными волосами, цеплялись друг за друга и, жмурясь от яркого солнца, мы под ударами плетей поплелись к месту казни.

Стража шагала по сторонам скованных смертников. Один из нас, дряхлый старик с копной спутанных седых волос, споткнулся и свалился, потянув за собой двух соседних. Их подняли ударами плетей и погнали дальше. На помосте им первым пригнули головы, опустив на колени. Один палач хватал обреченного за волосы, а главный палач Ибрагим, держа меч двумя руками, одним ударом отсекал голову, показывая ее затихшей толпе и бросал в корзину. В толпе все спрашивали:

- Который урус, что спас сына повелителя степи? А , кто из них шейх Саид?- Истощенные голодом и болезнями мы очень походили друг друга.

Когда отлетела голова четырнадцатого, и я прочитал молитву своему Господу Иисусу Христу и святой Богородице, то уже приготовился к смерти. Меня подвели к палачу и пригнули голову.

- Повелитель, повелитель! – пронеслось по площади.- Он говорит, он приказывает!- Все обернулись в направление ханского шатра.. Повелитель размахивал пестрым платком и приказывал остановить казнь. Жест с платком означал, что великий хан прощает осужденного.Вытирая длинный меч красной тряпкой,, главный палач приказал привести кузнеца и расковать меня. Бывший наготове кузнец, начал разбивать цепь на моей ноге.

- Урус , кланяйся хану за высокую милость! – сказал Ибрагим и повернул меня в сторону ханского шатра, пытаясь пригнуть мою голову к земле. Я сопротивлялся. Как только кузнец освободил мою ногу от цепи , я оттолкнул палача и бросился в толпу. Она меня поглотила. Согнувшись, я начал пробираться между теснившимися степняками, стараясь поскорее убежать подальше от места казни.
Выбравшись из толпы, я попал на глухую грязную , улицу которая привела меня к берегу небольшой речки. По ней двигались неуклюжие длинные лодки, груженные тюками, дровами, хворостом, зерном и баранами.

- Уехать бы подальше на одной из этих лодок от этого проклятого места,- подумал я.- Но кто возьмет меня на судно такого грязного, покрытого ранами, в полуистлевшем рубище?
Я не заметил, как ко мне подъехал молодой всадник на красивом вороном коне. Лицо его было скрыто от посторонних глаз черным башлыком. Он приветливо поздоровался со мной и приказал следовать за ним. Я повиновался. Он привел меня к одиноко стоящей в степи юрте, расположенной невдалеке от половецкого лагеря. Как я понял, здесь жили пастухи, присматривающие за скотом, который пригоняли на продажу купцы. Вокруг не было ни души. Незнакомец пригласил меня в шатер и попросил стать его гостем.

У меня сложилось впечатление , что здесь меня ждали. В деревянную бочку-купальню была налита горячая вода с благовониями. Рядом с ней лежало белье, дорогая одежда половецкого вельможи и бритвенные принадлежности. В углу стоял низкий стол с всевозможными продуктами и винами. Я опешил. Незнакомец дал мне знак, чтобы я скупался и переоделся , а сам вышел с юрты. Несколько часов я купался и приводил себя в порядок. Никто меня не тревожил. Незаметно наступил вечер. Я вышел из юрты и был восхищен красотой донской степи и огненным заревом на небе. Природа жила и благоухала всеми красками и запахами, что мы называем жизнь. Я поймал себя впервые за многие месяцы на мысли, что мне хочется жить и радоваться жизни. Я вернулся в юрту и замер от удивления. За накрытым столом сидела, потупив взор, ханская жена и красавица Айгуль.

Небольшого роста, смуглая, с продолговатыми черными глазами она напоминала мне красивый цветок, выросший в выжженной солнцем степи. Я преклонил перед ней колени и высказал учтиво слова благодарности за ее доброту и оказанные мне милости, когда я сидел в темнице.

- Не благодари меня, чужестранец, - прервала меня жена хана, - я и мой сын обязаны тебе жизнью. Ты спас нас и мы в долгу перед тобой. Мне удалось подкупить главного палача .Ты должен быть последним их казненных, а затем помилован беком. Но никто не знает, что помилован Авил. Беку палач назовет другое имя .Пока ты в безопасности. Но обман может быть раскрыт, если муж захочет посмотреть головы казненых. Тебе надо срочно бежать из лагеря. Я тебе помогу. В моих глазах ты настоящий муж, великий воин и благородный человек.

- Благодарю тебя, великодушная госпожа, - с издевкой в голосе произнес я.- Поживи в рабах, авось, будешь в господах.

- Айгуль звонко и весело рассмеялась.

- Ты, поистине сын великого народа русов.

- Это верно,- с усмешкой согласился я.- На правах гостеприимной хозяйки, ханша стала угощать меня изысками своей кухни. Я жадно ел и никак не мог насытиться. Айгуль смотрела на меня и улыбалась, подкладывая мне лучшие куски мяса и подливая в деревянный кубок вина. Насытившись пищей, я откинулся на мягкие подушки и посмотрел на девушку. Внезапно у меня перехватило дыхание, и я с большим трудом справился с охватившими чувствами.

Айгуль, казалось мне, испытывала те же чувства. Она не отвела глаз от моего горящего взора, и ее грудь вздымалась, а все тело трепетало от желания. Нас невольно тянуло друг к другу, и ни один из нас уже больше не думал, какое будущее уготовила нам судьба. Мы были полностью во власти, охватившей нас страсти...

Красавица Айгуль разбудила меня за час до первых петухов. Вороной уже был наготове и к его седлу были привязаны сумки с провизией и водой. Накануне ханша мне рассказала, как мне лучше выбраться незаметно и безопасно из лагеря. В дорогу дала мне тугой кошелек, набитый монетами и знак в виде круглой монеты, указывающий на то, что я посыльный бека. Мы скоро по -прощались и я покинул лагерь печенегов. Мой путь лежал в городище Саркел.

Как только солнца вышло полностью из-за горизонта и стало припекать, я уже был далеко от ненавистного мне лагеря. Конь легко меня нес по степи, что мне приходилось его сдерживать. Впереди была длинная дорога. Весь день он нес меня по степи без остановки. Степь была прекрасна в это время. Трава повсюду была еще вся зеленая, ветер перекатывал изумрудные волны, словно могучие волны родного Днепра. Травы гнулись под ветром, солнце палило их, исторгая из растений бесчисленные ароматы, которыми был напоен горячий, сухой воздух. Однообразная и бескрайняя на первый взгляд степь таила в себе огромное разнообразие растений и животных. Плодородие ее было не истощимо. Среди необозримого моря злаков и ковыля ютились островки дрока и вереска, виднелись кустики подорожника, зверобоя, шалфея, лютика, тысячелистника, кресса. Попадались буйные заросли шиповника, красного клевера и васильков, осыпанные белыми цветами кусты боярышника.
Над диким полем кружили вороны, журавли и дикие голуби, взлетали испуганные куропатки. Впереди меня проносились сайгаки, зайцы и даже волки. В степи кипела жизнь. Своя , неповторимая и полная опасности. Как ребенок, я радовался этой красоте и своей свободе, но чувство опасности меня не покидало.

Особенно тревожными были ночи. Надо было опасаться не только хищных зверей, но и недобрых людей. Встречи с ними я первое время избегал и обходил караваны стороной. Еще задолго до наступления сумерек, я выбирал на вершине холма площадку, заросшую колючим и густым кустарником, и останавливался на ночлег. Костра не разжигал. Боялся привлечь внимание кочевников , чтобы снова не оказаться в неволе. Как одинокий волк продвигался я по степи.

На третий день пути у меня закончились съестные припасы. Реже стали попадаться люди. Мой вороной поджарый конь арабской крови явно устал. Ему , как и мне, нужен был отдых.

Я остановился на берегу небольшой речушки, Стреножил коня. Наколол своим коротким копьем несколько жирных сазанов и запек их на углях в глине. Искупался и постирал свою одежду, а после сытного обеда задремал.

Проснулся я от громкого ржания моего вороного. К речке приближались две повозки на высоких скрипучих колесах, перегруженных домашним скарбом. На одной повозке дремала старуха ,а на другой старик- кочевник. Позади повозок ковыляли трое крепких молодых полуголых мужчин и девушка славянской внешности. Женщина шаталась от усталости, громко рыдала и возмущалась.
- Отпустите меня! Я вернусь. На дороге осталась умирать моя сестра. Я ее сама понесу. Старик стегнул женщину плетью.

- Замолчи , женщина! Твою сестра уже давно растерзали шакалы, а вороны выклевали ей глаза.
- Что ты, старый хрыч, жадничаешь? Отпусти ее,- ныла старуха. - Она не жилец и скоро подохнет. С нее не будет проку. Была бы она ягненком , я бы взяла ее к себе даже на колени. С того больше пользы, чем с нее, как никак шерсть и мясо.

Невольники, мужчины, шли покорно и молча за повозкой. Сзади пленников шел мальчик-кипчак лет семи с хворостиной и подгонял невольников, точно скотину.

- Вперед, вперед скоты-урусы! – кричал мальчик и поочередно стегал каждого хворостиной. Несмотря на жару, он был одет в соболиную шапку и богатый кафтан с чужого плеча. На его ногах были просторные сафьяновые сапоги, и, чтобы они не свалились, маленький кочевник туго их перевязал под коленями веревкой. Зрелище было забавное и грустное.

Старик кочевник стеганул снова женщину плетью. Она рванулась вперед и упала. Веревка оборвалась, и рабыня осталась лежать в придорожной пыли. Повозка поравнялась со мной и остановилась.
- Эй, джигит!- обратился ко мне степняк.- Не хочешь купить себе женщину? Она молода и пригожа. Знатного рода, но слабая и изнеженная.С нее работница никакая, а для любовных утех тебе сойдет. Дешево продаю, всего за две золотые монеты.

- Эге-ге…Да она и до ночи не доживет, - ответил я равнодушно.- Хочешь две медные монеты?

- Как! – воскликнул удивленно возница, - а потом немного подумал и сказал.

- Давай! А то и точно не доживет!- Кочевник радостно засунул за голенище сапог две полученные от меня монеты и продолжил дальше свой путь. Я освободил женщине руки от веревок, и она тотчас бросилась назад по дороге, искать брошенную на растерзание шакалам сестру.

Мужчины- пленники с мольбой смотрели на меня. Их взгляды просили , чтобы я выкупил или освободил из плена. Но у меня не было никакого желания это делать, даже из милосердия. Они были жалки и трусливы. При желании они могли сами освободить себя. Разве были достойными противниками немощные старик и старуха с мальчиком для молодых и крепких мужчин? Стыд и позор таким мужчинам!

Должен сказать, что наше смирение, терпение и раболепие просто выводит меня иногда из себя. Мне не раз приходилось видеть и слышать рассказы о том, как в ту или иную славянскую деревню залетала горстка печенегов или половцев и безнаказанно грабила и убивала жителей. Десятки. а то и сотни крепких и здоровых мужчин, не осмеливались дать им достойный отпор. Они сами связывали себя и покорно шли в рабство со своими семьями.

А однажды я был сам свидетелем такого случая .По поручению князя Владимира я ехал в славный город Муром, на родину русского богатыря Ильи Муромца. В пути остановился в поле. Десятка два крепких мужчин сеяли просо. Они пригласили меня к своему костру и поделились со мной ужином. Тут все заговорили о степняках, встречах с ними и , как от них страдает русская земля.

- Был у нас такой в деревне случай, - рассказывал один из землепашцев .Сидим мы как-то с мужиками на завалинке и толкуем о том и сем. Тут в деревню въехал печенег. Он поскакал прямо на нас и давай рубить людей одного за другим. Только мы с Миколой спаслись. Никто не осмелился из нас оказать ему сопротивление.

- А вот недавно в соседней деревне был такой случай.- рассказывал другой. - Настиг кипчак работающего в поле одного человека, кинулся, а оружия при себе нет. Страшным голосом он приказал пахарю.

- Ложись на землю и не шевелись! – Пока тот лежал, он поскакал к другой своей лошади, навьюченной награбленным добром, отыскал там свой меч и убил крестьянина.
Так сидели мужики у костра и сетовали на произвол сынов степи и щедро угощали меня горячей мучной болтушкой. И надо же было такому случиться. Вдруг страшный ,хриплый голос из темноты прокричал:

- Эй вы! Скрутите- ка друг другу руки за спиной! – Вскоре, на рыжем коне, показался кипчак.
- Беда, беда, запричитали , как старушки мужики и принялись снимать с себя пояса и крепко вязать друг другу руки.

- Стойте! Сказал я, - Пуганая ворона и куста боится. Он один , а нас двадцать. Убьем его и дело с концом!

- Нет!- в один голос заявили мужики. Мы боимся!- Не долго думая, я выхватил нож и метнул в кипчака. Тот кулем свалился на землю. Нож попал ему прямо в горло. Мужики разбежались в разные стороны.

Я забрал у убитого разбойника оружие и осмотрел свою добычу. На второй лошади, навьюченной награбленным добром, я нашел много богатых вещей. Тут к костру стали подтягиваться мои старые приятели и требовать от меня разделить добычу. Я отвязал и скинул на землю все мешки и сумки, бывшие на коне, оставив себе одну большую и самую богатую. Вскочив на своего коня, и не попрощавшись с ними, ускакал. Мне было обидно и больно за их трусость и жадность…
Вскоре я собрался и отправился в путь .По дороге я догнал девушку. Она сидела у свежей могилы и горько рыдала .В безлюдной и дикой степи, она похоронила родного человека. Голыми руками она вырыла своей сестре могилу. На ее пальцах рук не было ногтей. Конечности страшно кровоточили. Я приложил к ним лекарственные травы и перевязал .накормил и немного успокоил несчастную девушку. Затем почти насильно посадил на лошадь и довез до ее небольшого городища, который располагался на берегу небольшой речки под названием Аксу.(Аксай) По дороге она мне рассказала, как неожиданно на поселение напала небольшая группа печенегов. Мужчин в поселке в тот момент не было. Они были в поле или на рыбном промысле. Кочевники разграбили городище, отца и несколько человек забрали в плен, а поселение подожгли.




''Глава 33.Бродники - разбойники. Призрачность счастья.''

Все мы привыкли считать , что сами себе выбираем дорогу. Как мы не правы! Дело не в дороге, которую мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет выбирать дорогу!

Был уже вечер, когда мы подъехали к развалинам городища. Крыши и внутренности домов выгорели, но глиняные стены жилищ были целы. Многие дома были совершенно не тронуты. Весть о возвращении Дарьи, так звали девушку, быстро разнеслась по округе. Жители толпами стекались к площади, чтобы приветствовать ее и узнать о судьбе других пленников. Мужчины, женщины и дети, избежавшие печенежского плена, бежали к ней и приветствовали ее радостными криками, женщины и дети целовали ей руки. Меня весьма удивило такое отношение жителей поселения к девушке. Как я позже узнал, когда налетели степняки и начали жечь городище, отца пленили сразу же, накинув на него аркан. Мужчин в это время не было в городище. Она приказала всем бежать в Перунов Бор и спрятаться в пещере, а сама вступила в переговоры с предводителем разбойников. Она отдала им добровольно все свое спрятанное имущество и драгоценности, и, тем самым дала время жителям укрыться в гроте скалы от разбойников и не дать до конца сжечь деревню. Красота и смелость девушки так поразила кочевников, что они решили подарить ее своему хану и уже довольно потирали руки, предвкушая большое ханское вознаграждение и милости правителя за красивую рабыню.

- Слушайте, слушайте все! – кричал старый волхв.- Воздадим хвалу нашей спасительнице и ее спасителю! - Поселенцы бросились ко мне и стали пожимать мне руки.

Нетерпеливо отстранив женщин, Дарья стала расспрашивать мужчин, не слышали ли они чего- либо об ее отце. Но те отвечали отрицательно. Его увели печенеги. Девушка горько расплакалась. Ее отец был старостой этого селения и все называли его атаманом.

Девушка тут же собрала около десятка крепких мужиков, посадила их на коней, и отправилась вместе с ними сама на поиски отца и плененных жителей.

Вернулись они к вечеру второго дня. Они догнали печенегов и, когда те остановились на ночлег, всех до одного вырезали и освободили своего атамана и пленников. В этом бою атаман был тяжело ранен.
Это был крепкий и красивый мужчина. Ему было около пятидесяти лет. Я осмотрел раны Кондрата, так звали предводителя бродников, и нашел их смертельными. Несколько дней я и Дарья ухаживали за атаманом, надеясь на чудо. Утром следующего дня умирающий послал за мной .Я жил в семье по соседству, у старика и старушки, куда меня определили жить гостеприимные бродники. Войдя в комнату, я нашел атамана, лежащего на деревянном топчане. Его голова покоилась на коленях у дочери, а волхв- язычник творил над ним непонятный мне ритуал, изгоняя злых духов. Он бил в бубен и окуривал его степными травами. Рядом с изголовьем стояли самые знатные люди поселения. Вскоре все из комнаты удалились.

- Добрый человек,- сказал умирающий,- вы спасли мою дочь и избавили ее от бесчестия и плена. Я сожалею о том, что я не смог защитить свою дочь.

- Не о чем не сожалейте, атаман! Все нельзя предусмотреть. На все воля Бога!- Пробовал я его успокоить и облегчить тем самым его страдания.

-Я вижу, Авил, вы верующий человек! Христианин и слуга божий ! Я много слышал о твоей вере, и она мне близка. Кристи меня, исповедуй и отпусти мне мои грехи, ибо я очень грешен. Много на моем счету загубленных жизней. А одна самая дорогая - моя жена, которую я приревновал к одному молодому удальцу и в гневе убил ее и его. Сейчас я нахожусь в безнадежном состоянии и скоро умру, моя смерть не великая важность. Беспокоюсь я не за себя, а что будет с нашим городищем и моей дочерью. Мы вырезали степняков, напавших на нас. Они нам этого не простят и придут за нашими головами. Надо сниматься и уходить в другое место. Беспокоит меня и судьба моей единственной дочери. У меня ничего не осталось .Все забрали печенеги. Мне ничего не остается, как доверить дочь твоему попечению. Я полагаюсь на вашу честь и могу доверить ее только вам. Дайте мне слово, что вы выполните последнюю волю умирающего.

Я задумался, а умирающий с беспокойством следил за мной.

- Сударь! Я беру на себя тяжелую ответственность, - наконец, произнес я, пусть будет так. Я постараюсь позаботиться о вашей дочери, и выполнить вашу волю. Да, поможет мне в этом мой Господь!

В этот же день при большом скоплении народа я крестил атамана, а затем совершил таинство: исповедовал и отпустил ему его грехи. К утру, он скончался. Мы его похоронили по православному христианскому обряду.

В этом городище, по правому берегу реки Аксайка и Дон, со срамным названием Ебок, жили бродники. Так они себя называли. Люд был разный. Славяне, иудеи, хазары, косоги, греки, половцы, печенеги. Многие из них бежали от притеснений своих князей и ханов; они искать воли и бродили по степи в поисках лучшей доли. Именно поэтому они себя так называли . Другие жили здесь оседло уже много лет по заведенному предками порядку. Жили старожилы и пришлые дружно и в мире, блюдя старые законы и порядки и привнося новые.

Ловили рыбу , выращивали скот и охотились в степи на птиц и зверя. Много разбойничали. Тем и кормились. Излишки добытого и выращенного, они продавали или меняли на необходимые в хозяйстве товары. Жили в куренях, крытых камышом или соломой и приподнятых над землей на толстых бревнах или камнях, чтобы жилище не заливала вода при весеннем половодье. Стены домов были из жердей, мазанных глиной и соломой. Жили по своим особым, не писанным законам и порядками вольных людей. Мне эти законы , места и люди понравились.

Сначала обычаи и нравы этих вольных людей меня поражали своей вольницей и необычностью, но вскоре я к ним привык и нашел их весьма разумными. Первое, что меня поразило в бродниках, то это огромное уважение к старшим и женщине ,чистота и опрятность в одежде и то, что три дня они меня щедро угощали и не о чем не спрашивали. Пили все много , но не напивались За столом женщины сидели по одну сторону стола, а мужчины по другую, что исключало всякое ухаживание со стороны сильного пола за замужними женщинами и конфликты между мужчинами. Все вопросы общественного устройства решали сообща на майдане (городской площади) простым голосованием: выборы атамана, строительство моста, сторожевых вышек, укрепления и охрана городища и т.д. Решения круга( схода) было обязательно для всех жителей городища. Здесь же женились и разводились, бросив просто шапку об землю и, объявив громогласно о своем решении при всем честном народе. Гордостью и завистью, своего рода культом, в каждой семье были лошади и оружие.

Первое время я жил в атаманском доме, но сразу же после смерти атамана переселился к бездетным старикам, а затем в свое жилище, которое мне помогли построить всем миром жители срамного города.
За их доброту ко мне, я помог горожанам обнести городище глубоким рвом и деревянной стеной по всем правилам фортификационной науки, построить сигнальные вышки и организовать постоянное дежурство по охране своих жилищ от набегов кочевников. Более того, нами были установлены мирные, добрососедские и торговые отношения, как с кочевниками , так и другими соседними народами. Городище стало стремительно разрастаться за счет пришлых людей.

Я поселился подальше от городища, в небольшом курене, крытым камышом, вокруг которой была дубовая роща. Это живописное место называлось Бердоносов бор. Стал ловить в речке Аксайка рыбу и потихоньку приобщать к моей вере бродников. Они стали первыми моими прихожанами, а моим храмом стала просторная пещера в скале, где рыбаки раньше прятались от непогоды. Здесь, в мрачной пещере, я работал над собой, совершал свое покаяние и очищение , приобщал разный люд к новой вере.

Один раз в неделю я ходил в городище, продавал рыбу и приносил оттуда пищу, свечи, сделанные из жира, делал заказы купцам на покупку церковной утвари, книг, бумаги и чернил. В час восхода солнца и в час заката его я выходил гулять по берегу реки Аксу, которая впадала в полноводную реку Дон. Часто я взбирался на скалистую гору и любовался красотой донской земли. Она так напоминала мне мою родину! Так я поддерживал свое здоровье и сохранял глаза от вечного мрака пещеры. Все остальное время дня и ночи, кроме тех часов, которое я проводил на горе, созерцая течение звезд, я посвящал молитве моему Господу, размышлению и сну, рассказам рыбакам о моей вере, общению с Дарьей, которую воспринимал, как родную дочь. Снова я приблизился к Всевышнему и научился его мудрости. Воздержание, молитвы и тихое уединение убили во мне грубость моей плоти. Я научился проникать в сущность вещей и людей, лечить их от духовных и физических недугом , с помощью слова и лекарственных трав, которыми была богата эта благодатная земля.

Между тем в городище и в окрестных поселениях разнесся слух, что святой человек по имени Авил живет в уединении и исцеляет людские недуги. Ко мне начал стекаться народ, принося больных и прося полечить их. И я их лечил лекарственными травами, начиная с души, ибо я глубоко верил в то, что не леча душу, нельзя вылечиться от физических недугов. По мере того, как время шло, моя слава возрастала, а вместе с ней и число единоверцев. Так шли дни, месяцы, годы…и моя грешная жизнь, полная лишений и покаяния. Я был почти счастлив.

Никогда не надо бояться кого-то потерять, если вы по каким-то личным причинам с ним или с ними не сошлись и расстались. Вы не потеряете того, кто нужен вам по жизни. Теряются те, кто послан вам для опыта. Остаются лишь те, кто послан самой судьбой. Не стоит обижаться и на людей за то, что они не оправдали ваших ожиданий. Мы сами виноваты в том, что ожидали от них больше, чем следовало.

В 1010 году, воздавая хвалу Господу за мое чудесное спасение из печенежского плена, я на свои личные сбережения и пожертвования прихожан, начал строительство небольшой часовни , подобно той, что я построил на родине моей бабки. Сначала я трудился один, потом мне стала помогать Дарья, которую я полюбил ,как дочь. С Божьей помощью вырыл глубокий ров под фундамент, замостил его крепким камнем. Народ дивился моему занятию и посмеивался, а потом стал помогать, когда узнал о моей вере и приобщился к ней. Я нашел себе занятие, обрел душевный покой и был почти счастлив. Однако полного покоя и счастья я не находил. Угрызения совести о брошенных детях, сыне и дочери, прошлые грехи еще мучили мою истерзанную душу.

В 1011 году инкогнито, я побывал на земле кривичей, в Выбутове. Там я узнал от местного священника, что моя дочь Преслава, после смерти своей бабки, ушла в монастырь, где вскоре умерла. Я побывал на ее могиле, сотворил молитву и попросил у нее прощение .После - отправился в Киев, но и там меня ждали не радостные известия. Моего сына тоже не было, в живых, он погиб от рук печенегов,в Донской степи, где-то у реки Лихая. После этих печальных известий мне не хотелось никого видеть, даже своих старых друзей. Я снова вернулся назад, в Ебок. Так я остался совсем один.

У любого человека много желаний, и очень часто одно исключает другое. Так случилось и со мной. Вернувшись с печенежского плена и поселившись в срамном городе, я находился первое время в глубокой депрессии. Лишения ,унижения, страдания годового плена, моя несостоявшаяся казнь, потеря детей не прошли для меня бесследно и заставили меня взглянуть на жизнь по - другому. Ни мало этому способствовала и Дарье, попечителем которой я неожиданно стал. Горе, потеря близких людей, одиночество сблизили нас…
С самого начала нашей встречи, эта девушка показалась мне существом загадочным и непостижимыми. Моя депрессия, уход от людей, аскетический образ жизни, постоянное пребывание в себе, длительные молитвы доводили ее до отчаяния, и она всячески старалась облегчить мои страдания и мою жизнь. Она окружила меня вниманием и заботой, от которой я давно отвык и , которая по- началу вызывала во мне раздражение. Вслед за отцом, она неожиданно приняла христианскую веру. Сначала ее внимание ко мне, я воспринимал, как плату за ее спасение из плена и принимал ее почти рабское отношение ко мне, как должное, не замечая, какая сила страсти, какое обаяние, сколько девичьего веселья, задора, восторженности живет в этой девушке.

Рано оставшись без матери, Дарья не была счастлива подле своего отца – человека грубого, мрачного, крайне вспыльчивого, но кроме этого алчного и жестокого. Она никого и некогда не любила. И хотя отец ее по-своему любил, она его боялась и всегда ненавидела за убийство матери. Наверное , именно поэтому, она всю свою не растраченную любовь дочери дарила мне, что я скоро к этому привык. Мне стало казаться, что с Дарьей меня связывают невидимые узы простого человеческого счастья, которые я потерял и вновь обрел. Для меня эти узы были сладостной надеждой найти покой , для Дарьи –знаком какого-то рабства, но рабства желанного, неизведанного и чувственного, которое она сама, да и я ,еще в начале наших отношений глубоко не понимал. Но, как бы то ни было, мы были по- своему счастливы! Ей одной я поведал откровенно о всех своих невзгодах и несчастьях, драме моей жизни.

По ее настоянию я сбрил бороду и усы, стал носить обычные одежды и стал ничем не отличаться от местных бродников. Мне было уже под пятьдесят, но выглядел я на лет тридцать- сорок. Время и жизненные невзгоды не отразились на моей внешности. Многие молодые бабенки засматривались на меня и искали моего внимания. Я долго сопротивлялся зову плоти, но желания взяли надо мною верх. Ко мне стала наведываться домой по ночам одна молодая тридцатилетняя вдова. Об этом прознала Дарья. Она ворвалась в мою комнату и, устроив грандиозный скандал, выгнала почти голую женщину из дома. Я попробовал ее урезонить, но она, как тигрица, набросилась на меня и исцарапала все мое лицо. С большим трудом я ее немного успокоил и спросил:

- Дарья, дочь моя , что на тебя нашло, объясни свое безрассудное поведение! Что плохого тебе сделала эта женщина? Ты безумна и должна попросить у нее извинение!

- Извинение? – отчетливо выговорила она. – Перед этой шлюшкой,, которая еще при жизни матери спала с моим отцом, а теперь ублажает тебя! Никогда! Она повалилась на пол и горько разрыдалась.

- Безумна? - Она посмотрела на меня глазами полными мольбы и страдания.

- Да, я безумна… и такою меня сделал ты! Тебе ничего не дорого земное. Человек, который лжет в любви, не заслуживает даже ненависти. Я полюбила тебя с первой нашей встречи, но ты не замечал моей любви. Ты любишь только себя и своего Бога! Ты свыкся со своим горем и одиночеством. Жалеешь только самого себя. Тебе не нужны даже твои дети! - почти кричала она. Ее слова больно ударили по моему сердцу, что я вспылил. В два прыжка я был подле нее, в ярости повалил ее на пол, нанес несколько пощечин одну за другой и приказал замолчать, выворачивая ей руки. Она не сопротивлялась, а только, как безумная твердила:

- Убей, убей меня! Я не хочу так больше жить! - На ее лице играла блаженная кровавая улыбка. Из ее разбитой губы сочилась кровь. Эти слова и кровь отрезвили меня. Я отпрянул от нее и пришел в себя. В комнате установилась гнетущая тишина.

Вскоре Дарья приподнялась и с трудом встала. Преображенная гневом и презрением, натянутая как тетива лука, порывом оскорбленной девичьей гордости, мгновенно превратившаяся в благородную мятежницу, она возвышалась надо мной, высокомерная и полная презрения…Неспособный вынести вид этой статуи презрения, я с трудом встал, и, тяжело дыша и пряча глаза, направился к двери. Перед самой дверью я остановился и сам превратился в статую. Разные мысли , как вихрь, пронеслись в моей голове.

Открытое признание в любви Дарьи ко мне ошеломило меня. Я не был к нему готов и давно понял, что мы не равнодушны друг к другу. Но эти мысли и чувства я пресекал на корню. Слово данное отцу , разница в возрасте сдерживали мои порывы. Если раньше я смело следовал своему чувству и желанию, то теперь все было по-другому. Разум давно взял верх над моими чувствами и желаниями. Слово данное отцу Дарьи перед его смертью, мой возраст, грехи и то, что всем женщинам, которых любил , я приносил одни несчастья - останавливали меня. Я давно свыкся с мыслью, что надо мной тяготеет проклятие и мой удел одиночество.

Внезапно Дарья шевельнулась и сделала несколько шагов. Я обернулся. Она шла ко мне, срывая с себя одежду. Ее глаза сверкали, а на губах блуждала измученная улыбка. Бурное дыхание девушки вздымало ее нетронутые мужчиной груди, с вздернутыми девичьими сосками.

Кровь ударила мне в голову…Она приближалась ко мне.. шаг, еще шаг. Я боялся пошевелиться. Вот, еще немного и она коснется меня, прижмется губами, гибким телом, каждая клеточка которого излучала любовь и я пропал. В ту же секунду, я эту девушку сделаю еще одной несчастной женщиной на свете, а себя в двойне, пронеслось в моем мозгу. Я невольно попятился назад. Протянув руку вперед, и коснувшись плеча девушки, я остановил ее.

- Нет!- твердо сказал я, - и вышел торопливо из дома.

Мои ноги невольно привели меня на берег Дона. Мне вдруг стало ужасно холодно. Я развел костер и предался размышлению – правильно ли поступил, что оттолкнул от себя любящую женщину? Ведь я так хотел и мечтал о семье, детях, простом человеческом счастье, которое так было рядом сегодня со мной и, которое я отверг.

Тайное предчувствие возможного брака и счастья с Дарьей во время ночного инцидента свело меня с ума, но, сердце и мой разум мне подсказывали, что бытие и прошлое тяготеет надо мной. Оно гораздо сильнее моего возможного счастливого будущего. Слова девушки задели меня своей правдой. Конечно, я испугался своего, возможного счастья. Однако, суровой реальностью после разговора с Дарьей, так осталась только цепь моих несчастий и прегрешений, мое добровольное изгнание, одиночество, мой дурной характер, но никак не вера в возможное семейное счастье с Дарьей… Да и способен или могу ли я сделать кого-то счастливым ? Мне ,кажется, это мне не дано! И не только мне, но и многим мне подобным…

Со всей отчетливостью, я вдруг понял, что любовь к женщине всегда было для меня, как и, наверное, для многих мужчин, игрой. Она основывалась, прежде всего, на плотском влечении. Это явление еще Платон назвал « людус». Как такой мужчина себя ведет? Ухаживаниями такой мужчина себя не утруждает. Ведь он считает, что физическое влечение к женщине и есть самое лучшее подтверждение его любви. Как правило, `приставания` начинаются при первой встрече.. Он не пытается узнать женщину как личность, каждый отказ `познакомиться поближе` воспринимает как личное оскорбление, может высказать гневную отповедь типа: `Зачем мы тогда с тобой общаемся?! Чем дольше женщина держит такого мужчину на расстоянии, тем больше он к ней охладевает - ведь, считает он, если женщина не хочет мужчину, значит, он ей неинтересен. Кстати, вы можете заметить, что кроме вас кавалер встречается еще с несколькими женщинами, притом не ревнует, если женщина начинаете на его глазах флиртовать с другими. Он не стремится сближаться с вами, вы чувствуете, что, если вы далеко от него, он о вас забывает, а находит женщину лишь затем, чтобы узнать, когда можно в следующий раз встретиться.

Чего от него ждать женщине? Возможно, сначала его захлестнет буря чувств и эмоций. Однако потом, когда страсть пройдет, может выясниться, что, кроме влечения, партнеров особо ничего не сближало. Мужчина, который считает, что физическое влечение - это и есть любовь, как правило, достаточно эгоистичен, думает только о своих желаниях. Если женщина вдруг перестанете удовлетворять его физические потребности, он быстро охладеет. Чувства такого мужчины очень скоротечны и не глубоки. Как правило, он любит женщину только тогда, когда она рядом, а расставание переносит очень легко. Решив мужчину бросить, женщина не дождется раскаяния с извинениями или ночных посещений с подарками и клятвами в вечной преданности. По большому счету, его связь будет лишь интрижкой, и насколько кратковременной, зависит от того, как женщина будет к ней относиться. Если не будет навязываться мужчине - будете еще долго прекрасно проводить время с ним в постели.

Согласитесь, женщины, что такие мужчины не редкость в вашей жизни. Не дано любить и привязываться к предмету своей страсти свойственно многим из нас, только мы в этом боимся себе признаться, а ссылаемся на всевозможные обстоятельства. Но, ни мы, ни обстоятельства не виноваты, как в любви, так и в наших личных трагедиях и прегрешениях. Желание человека вести праведный образ жизни, не делает его праведным и безгрешным. В утешение всем грешным и безгрешным говорю, что наше сегодняшнее русское бытие, над которым мы не властны, испортило первоначальную простоту и праведность человеческой натуры. И, в особенности, русской ! А над любым бытием мы, как и наши Боги, совсем не властны!

Посмотрите на себя и честно признайте: наша ментальность – одиночество и уход в себя, отрешение от общества, любимой женщины и самого себя, смирение, пассивность к проблемам страны и , даже к своим проблемам, - стали нашей национальной особенностью, и, в какой-то мере, трагедией и бедой. Как я, так и все вы, и даже наш Бог, не в состоянии изменить наше бытие. Посему, каждый сам выбирает себе путь, богатства или бедности, свое мнимое счастье или одиночество. Пути нашего бытия непредсказуемы. Оно живет в нас и властвует над нами. И мы ничего не в силах изменить.

Многие, уверенные в себе циники и негодяи, по этому поду могут мне возразить и долго будут мне рассказывать о том, что человек сам кузнец своего счастья. Глупость! Выше лба- уши не растут. Эта уверенность не стоит даже улыбки ребенка. Напрасно такой уверенный в себе человек думает, что он лучше, богаче и правильнее тебя жил и даже возвысился над бытием . Скажем разбогател. Допускаю, но жил, он как мертвец, так как его никогда не мучили угрызения совести. Уверенных в себя людей совесть не мучает. У них ее - попросту нет!

Взять меня. Некогда я был богатым, успешным и уверенным.Сейчас я с виду нищий и обездоленный.Но я , как никогда богат и счастлив, так как жил и живу в соответствии со своей совестью и желаниями.

Я жил вот так, а мог жить по- другому. Делал то, не делал этого. Поступил так, а не эдак. Ну и что с того? За это я заплатил угрызениями совести и страданиями, дальше несу свой крест и не о чем ни капли не сожалею…

- Хвала богу! Благословение небесам! Я жил, как мог, как хотело мое сердце и требовала моя совесть. Я счастлив, несмотря на все мои невзгоды и испытания судьбы…
В тот же день, я покинул срамный город и отправился навстречу новой неизвестности, поиску истины, и, так и не понятого до конца, моего окаянного и никчемного бытия.
Путь мой лежал на Северский Донец. Там, говорили мне, погиб мой сын Богдан. Мне нестерпимо хотелось найти его могилу и вымолить у него прощение.




"ГЛАВА 35. ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ СТАРЦА АВИЛА."

Люди говорят, что мудрость уменьшает жалобы, но не страдания! Я тоже уже давно не на что не жалуюсь, а только молюсь.

- О, мой господь Иисус Христос! О, наши языческие Боги! Если вы есть, то почему такое допустили? Тридцать лет, как я покинул свою родину и плачу кровавыми слезами над судьбою родной страны. Плачу над ее неустроенностью и бедностью, глупостью и дикостью, своей никчемной жизнью. И если вы есть, наши всевидящие, но невидимые Боги, то почему позволяете врагам глумиться над целыми народами, заставляете их прозябать в нищете и бесправии, совершать непотребства и всякие мерзости?

Существует ли абсолютный Бог, единственный и неповторимый? Или над нами довлеет наше бытие, хаос, что они сильнее нас и наших Богов? Над этим я мучаюсь в последние годы. Мне необходимо это знать, иначе жизнь потеряет для меня всякий смысл. Закон или Хаос управляет нашими судьбами?

Человеку бог необходим - твердят все. Но создали ли люди бога или бог – людей? Мы знаем, что наши языческие боги повергнуты, но они живут еще в нас, и мы им поклоняемся, как и Иисусу.

О, земля наша русская, щедрая и благодатная! Ты вскормила меня своими дарами и напоила родниковыми водами, дала кров и радость жить среди твоих красот и благодати. Прими, мать земля, мое тленное тело в свои объятия, когда придет мой час!

Сколько себя помню, мое тело, дух были подобно природной стихии. Я получал радость язычника – жить, страдать и любить. Мое тело всегда жаждало насладиться яствами земными. Оно ненасытно жаждало любить и впитать запахи, звуки, краски, полуденный жар или вечернюю прохладу дорогой моему сердцу Руси. Наслаждаясь всем этим, мое тело и дух совершали торжественный обряд причащения к природе. Пронзительная радость охватывала меня от такой языческой благодати. Между мной и природой, олицетворяющей наших языческих богов, существовало почти мистическое родство, полное слияние тела и стихий. Мне казалось, что толчки крови моего сердца совпадали с излучением солнца над бурным Днепром или ударами волн о берег.

Мое языческое бракосочетание с женщиной, землей, водой, огнем, солнцем, нашим бытием, принуждало меня не мыслить, а подчиняться неведомым силам и красоте природы. Но мой ум и моя разумность обращала мое кровное родство личности и мироздания в великие сомнения и разочарования. Разрыв углублялся еще и тем, что мой разум достоверно знал: тело, где оно обитает, смертно! Возникала пропасть между смертью и вечностью, между человеческой плотью и бесконечной вселенной.

Мой ум был вынужден признать, что после моего пьянящего бракосочетания с природой, как и с нашим Господом, останется лишь истлевшая кучка праха. Он мрачный вестник нашего изгнанничества на земле. И ничего с этим мы поделать не можем! Остается взглянуть в лицо своей неминуемой смерти, и в своем спокойном просветлении принять важное решение в жизни – жить здесь и сейчас, не сетуя на превратности судьбы, но в согласии с совестью.
Наши предки язычники, спаянные родом, племенем, богами, делом смотрели на жизнь сквозь призму бесконечной жизни. И в этом была своя мудрость человеческого бытия.
Христианство, возникшее на почве мышления и просветления умов человеческих, дало нам новое представление о бытийной правде существования и предназначения личности на земле. Сейчас эта правда считается исконной и последней на уровне повсюду и всегда приложенного мифа – правды, заповеди, завета.

На мой взгляд, понять жизнь, ее смысл – значит различить за ее изменчивыми, малодостоверными обликами лик самой Судьбы, и очевидности нашего земного удела. Все остальное – от рутины будничного прозябания, до великих деяний – промежуточное и ошибочное. Одним словом – смысл жизни в самой жизни нашего бытия, несмотря на все ее невзгоды и наши муки, а мораль, религия здесь не причем.

Рано или поздно, старым или молодым, в собственной постели или на поле сражения, богатым или бедным, мусульманином или христианином - каждый умрет в одиночку, разделив участь всех прочих смертных. И перед этой беспощадной устностью и очевидностью тают все иллюзии и миражи, за которыми гонятся люди,пока не пришел их последний час. Тщетны наши лицемерные попытки укрыться от знания своего удела, за уймой дел и никчемных делишек. Суетны и все наши потуги заслониться от жестокой очевидности посвящая себя карьере, оказанию помощи ближнему или заботе о дальнем; гражданскому служению или еще чему-нибудь, в том же духе.

Бог, якобы предписывающий то-то и то-то - сплошная выдумка! Бытие определяет наше счастье и несчастье. Пустые небеса хранят гробовое молчание, свидетельствуют, что в мире нет разумного, рачительного хозяина, и с точки зрения отдельной смертной песчинки, все погружено в хаос бытия: невесть зачем, ты явился на свет, и, невесть зачем исчезаешь без следа – вот и весь сказ о смысле, точнее бессмыслице жизни, который выслушивает от глухого к его запросам мироздания всякий взыскивающий истины.
Открывшаяся мне под конец жизни Вселенская неразумность сделала меня отшельником. Старчески усталая умудренность души, разочарованной сегодняшней жизнью, постижением религии с ее мнимыми святыми, вновь пробудили во мне дух язычества и любовь к природе.

Не ведая скуки, в глубоком одиночестве, я часами слежу за игрой солнечных лучей, распускающимися полевыми цветами, переливами красок в небе, смутными шумами, запахами, колебаниями воздуха. Я вновь счастлив, как когда-то в юности, когда я был язычником и которым, наверное, остался на всю жизнь.

Все написано. Кажется, я ничего не упустил. Мой грешный путь на этой земле заканчивается. Все скоро для меня кончится полным мраком и тленом. Слабо я верую, что увижу все ужасы Ада или Рая, другого, замогильного мира. Не надеюсь и на то, что там, на небесах, встречусь с Господом, который никогда не отвечал на мои молитвы, но в которого я так долго веровал. Нет у меня и никакой надежды попасть в замогильный мир с его бесконечной жизнью, обещанный нам нашими языческими богами. После нас один тлен и полное забвение!

Солнце садится за городищем Белая Калитва. Внизу плещется речка Лихая Красноватые лучи солнечных богов Хорса, Ярилы, Дажь-бога и Сварога пламенеют на крыше храма и домов, озаряя прощальным светом, зеленеющие поля и тихие воды Северского Донца и дарят мне свой прощальный поцелуй…


на этом последний свиток записей старца Авила обрывается)
Конец второй книги.


ОГЛАВЛЕНИЕ.



Глава 1. Язычник всея Руси... и старая любовь князя………………..1
Глава 2. Служба при киевском дворе, размышление о долге, богатстве и дружбе…………………………………………………………………………...121
Глава 3. Принуждение вятичей к уплате дани…………………………131
Глава 4. Счастье князя Владимира……………………………………...137
Глава 5. Неожиданная встреча с Василием Буслаевым………………..139
Глава 6. Немилость князя, отчуждение………………………………...146
Глава 7. Заточение………………………………………………………..148
Глава 8. Жертвенность Богданы………………………………...............151
Глава 9. Войны с печенегами, новые города…………………………..158
Глава 10. Мое неожиданное освобождение, тяжелая болезнь дяди и его чудесное исцеление………………………………………………………………162
Глава 11. Затворничество, тайна моего рождения………………………166
Глава 12. Данники…………………………………………………………169
Глава 13. Смерть варягов-христиан……………………………………...173
Глава 14. В поисках новой веры………………………………………….178
Глава 15. Поездка в Царьград, встреча со старыми друзьями………….182
Глава 16. Званый ужин у императоров…………………………………..187
Глава 17. Поиск любимой и встреча с Богданой………………………...190
Глава 18. Русская волчица………………………………………………...196
Глава 19. Возвращение на родину, мое перерождение верой, смерть Богданы………………………………………………………………………….....201
Глава 20. Поход на Корсунь, крещение Владимира…………………….203
Глава 21. Крещение киевлян и новгородцев…………………………….206
Глава 22. Кем был и кем стал князь Владимир?.......................................212
Глава 23. В поисках смысла жизни………………………………………215
Глава 24. Двоеверие на Руси……………………………………………...218
Глава 25. Смерть русского богатыря Буслаева на далекой чужбине…………………………………………………………………………....223
Глава 26. Снова на распутье.
Глава 27. Встреча с Всеславой и ее и ее история……………. 230
Глава 28. Осиное гнездо работорговцев………………………………....235
Глава 29. Аукцион рабов и мой неожиданный брак…………………….239
Глава 30. Пути Господние - неисповедимы!.............................................243
Глава 31 Мое падение и раскаянье…………………………………… 246