Масленичные рассказы прабабушки Нины.

Масленичные рассказы прабабушки Нины.
Масленичные дни на Дону.

За окном тихо идет снег. Морозно, но не ветрено. Весной даже не пахнет. Запоздалая зима не думает сдаваться. День весеннего равноденствия. Мы сидим с бабой Ниной и пьем чай с вишневыми палочками и медом. Она мать моего деда, значит моя прабабушка. Ей уже далеко за 90, но она полна радости жизни и искрометного юмора.

Небольшого роста, щупленькая, белесая - она все время хитро улыбается. О смерти даже не помышляет. Много читает . Ее любимые настольные книги «Псалтырь» и книга Луизы Хей «Целительные силы внутри нас» о способах позитивного настроя человека на жизнь. А еще - ее не оторвешь от хорошей передачи по телевизору. В курсе всех событий происходящих в стране и за рубежом. Плюется и ворчит на современные порядки. Все ей не так…

Она большая чистюля. На месте не сидит. Все возится с веником и тряпкой. Терпеть не может в доме даже пылинки.

Сегодня масленица. Комоедица, великий праздник древних славян. Это значит день весеннего равноденствия.. Работать нельзя. Баба Нина все равно при деле. Правнук попросил приглядеть за сыном Ваняткой. Малыш нам абсолютно не мешает. Самостоятельный малый. Спокойно играет с машинками. Баба Нина прихлебывает чай из большой кружки с портретом В.В.Путина – подарок одного из внуков и все рассказывает, рассказывает. Я, как зачарованная, слушаю и представляю себе наяву добрую донскую старину:

- Вам, живущим сейчас, трудно представить наше время. Курлычите с чужих слов, что было плохое время, - сетует прабабка на нашу критику старой жизни. - Разное было время. Жили не богато, но и не бедно, зато хозяева все были. Как трудились - так и жили. А как отдыхали! Как работали! А сейчас - один срам. Ни кола ни двора. Худобу всю извили. Не работать, ни отдыхать не умеете. Живете одним днем, а еще образованные. Стыдоба!

Мы жили по-другому и на царя - батюшку с атаманом не уповали. Трудились и Бог нам давал! А, как отдыхали от трудов праведных, как веселились! Взять ту же масленицу. Это всегда был большой церковный, а не языческий праздник. Это сейчас таким языческим вы его сделали. Много пьете и мясным закусываете. О Боге совсем забыли. Поганьски живете, не по-людски!
Масленица по-христиански, по-православному - это постный праздник подготовки к Великому посту, в который запрещается есть мясо, но еще разрешаются рыба, молочные продукты и сливочное масло; отсюда и появилось ее народное название - Масленица.

Даты празднования Масленицы подвижны, так как зависят от определяемых по лунному календарю дат Пасхи и Великого поста. Каждый день Масленицы имеет свое название, а вся неделя делится на два периода: Узкая и Широкая Масленицы,- просвещает меня бабуля, словно я совсем не разумное дитя.
- Узкая – это первые три дня: понедельник, вторник и среда. Широкая – последние четыре: четверг, пятница, суббота и воскресенье. В старые времена первые три дня крестьяне еще занимались хозяйственными работами, а с четверга работать запрещалось, т.к. начиналась Широкая Масленица.

Первый день масленицы - встреча.

В этот день начинали печь блины. Первый – хозяйка отдавала нищему, нуждающемуся человеку, чтобы тот помянул души покойных родственников и дорогих людей. Люди приглашали родных и знакомых в гости на блины, а свекор со свекровью утром отправляли невестку на день к отцу и матери, чтобы вечером самим прийти к сватам в гости.
[img][/img][img]
В первый день Масленицы из соломы, старой одежды и других подручных материалов сооружалось чучело большой толстой бабы. Его насаживали на кол и ставили на главной площади станицы или хутора.

Второй день - заигрыши.

Во второй день Масленицы народ ходил в гости, на ярмарки, катался с горок на санях. Такая большая ярмарка была у нас в х. Манькове. В этот день проводили смотрины невест. Вообще, все масленичные обряды, по сути, сводились к сватовству, для того, чтобы после Великого поста, на Красную горку, сыграть свадьбу.

Третий день - лакомки.

В этот день тещи приглашали зятьев на блины, а чтобы было веселее - приглашали и других родственников.

Четвертый день – разгуляй

В четверг начиналась Широкая Масленица, работа прекращалась, а празднования разворачивались во всю ширь. Катания на лошадях, кулачные бои, различные соревнования, которые сопровождались поеданием блинов и всевозможных яств. Широкий четверг помогал выплеснуть зимний негатив и помириться тем, кто в ссоре.

Пятый день – тещины вечерки.

На пятый день теща со своими подругами и родственниками приходила с ответным визитом к зятю на блины, которые пекла уже ее дочь.

Шестой день – золовкины посиделки.

В этот день невестки приглашали к себе в гости золовок (сестер мужа) и дарили им подарки.

Седьмой день – проводы Масленицы или Прощёное воскресенье.

В воскресенье сжигали чучело Масленицы и вместе с ним остатки праздничной еды, а прах развеивали по полю или по речной воде.
После вечернего богослужения в этот день, в храмах совершается особый чин прощения, когда священнослужители и прихожане взаимно просят друг у друга прощения, дабы вступить в Великий пост с чистой душой, примирившись с ближними.

Случился даже один такой курьезный случай. Жил у нас на хуторе один забавный грешник, пьяница и забияка Сысой. Его наш батюшка Онуфрий подозревал в краже своего бычка, но доказать ничего не мог. Посему очень на него сердился и грозил отлучить от церкви. В Прощеное воскресение Сысой пришел к батюшке и сказал, что хочет принародно в храме покаяться. После службы батюшка Онуфрий торжественно объявил о том, что наш хуторской великий грешник хочет покаяться и дал ему слово.
Тот на полном серьезе перед всем народом гутарит:

- Хуторяне, православные! Отец Онуфрий хочет меня отлучить от церкви за прелюбодеяния. Господи помилуйте! Посмотрите на тех детей, которых вы мне приписываете, на кого они похожи? Они копии батюшки Онуфрия. Такие же рыжие и злые. Зачем мне приписывать то, в чем я не грешен? – в храме установилась полная тишина… Но вдруг раздался хриплый голос Онуфрия:
- А че? Я ни че! – а потом раздался оглушительный смех хуторян.
После этого случая батюшка Ануфрий десятой дорогой обходил Сысоя, а увидев его, начинал лихорадочно креститься.

Прощание с Масленицей завершалось в первый день Великого поста – чистый понедельник, день очищения от греха и скоромной пищи. Мужчины обычно «полоскали зубы», в изобилии пили водку, якобы для того, чтобы выполоскать изо рта остатки скоромного. В некоторых местах для «вытряхивания» блинов устраивали кулачные бои. В Чистый понедельник обязательно мылись в бане, мыли посуду и «парили» молочную утварь, очищая ее от жира и остатков скоромного.

Масленица на хуторе Кутейники.

В наши времена, до революции и еще долго после нее, скажем четверг - считался по-хорошему первым днем масленицы, день безудержного веселья и разгула. В этот день в каждом хуторе творилось невообразимое, - продолжала рассказывать бабуля, прервавшись всего на десять минут, чтобы покормить проголодавшего внучка.
- Гулко ухает церковный колокол, напоминая всем хуторянам мерным, четко - однообразным, медным ревом о содеянных грехах и великом искуплении их – покаянии.

С раннего утра над хутором всегда повисает легкое облако приятнаго кизечнаго дымка, пахнет блинами и прочей скоромной снедью, над которой, не покладая рук, до самаго обеда суетятся хозяйки скромных казачьих и не казачьих куреней. А по улицам уже снуют взад - вперед тройки, пары, одиночки лошадей, запряженных в широкие сани, полныя празднично одетой молодежью; заливаются малиновым трезвоном колокольчики и бубенцы с надписью «дар Валдая», в чистом морозном воздухе как-то особенно звонко звенят веселыя песни; гулко бахают выстрелы дедовских ружей, винтарей джигитующих казачат, фыркают и ржут лошади; разноголосым лаем приветствует каждаго проезжаго и прохожаго неисчислимая свора собак - все кажется не - обычным, бывающим только раз в год, - именно масляничным.

Проносится тройка пузатых, горбоносых и малорослых «дончаков», увешанная колокольчиками, бубенцами и разноцветными лентами; широкая сани, покрытыя цветным огромным ковром, толпы молодежи, которая, охватив друг друга за шею и плечи стоит во весь рост с румяными от бешеной скачки и мороза лицами и, улыбаясь неизвестно чему, дружным хором поет:

Ляти пташка, канарейка
Ляти в гору высоко
Пропой песню, пропой нову
Про несчастье про моё

Сядь на яблоньку кудряву
Сядь на ветку зелену
Да пропой , пропой мне песню
Спой про горькую судьбу

Редко, редко так бывает
Чтоб летел орёл да пал
Редко, редко так бывает
Чтоб гулял, да замуж взял

За окошком разметает
Белые снежиночки
Кабы жизнь начать сначала
Не было б ошибочки

Лети пташка, канарейка
Ляти в гору высоко
Пропой песню, пропой нову
Про несчастье про моё
Невольно приостанавливаешься и с удовольствием наблюдаешь за восторженно-радостными певцами, не замечая, что твое лицо расплывается в глупейшую улыбку. Гм... Чему бы я улыбалась? Ах, да! Ведь нынче же масляница!

Идет ватага конных малолетков в лихо сбитых на бекрень фуражках и папахах; гарцуют застоявшиеся строевые кони, грызут железные удила наборных уздечек. В центре ватаги бравый молодой казачек в атаманской фуражке, с огромным вьющимся чубом и едва пробившимися черными усиками, - размахивает, дирижируя, плетью, а хор гремит:
Как у нашей сотни
Жизнь была веселая.
Чернявая моя,
Чернобровая моя,
Черноброва, черноглаза,
Раскудрява голова!

Жизнь была веселая,
Командир хороший.
Командир хороший,
Офицеры бравые.


Офицеры бравые,
Вахмистры удалые.
Вахмистры удалые,
Уряднички лихие.

И снова невольно приостанавливаешься и провожаешь взглядом лихих певцов; невольно ловишь себя на мысли: подтянуть бы! Здорово поют! Но девке нельзя. Осудят. Засмеют. Прячешь улыбку, кутаясь в длинный цветастый платок.

Кучка стариков в дубленых тулупах и полушубках на распашку, пошатываясь, мирно движется по улице и распевает старинную песню:

Ой, за курганом пики блещут,
Пыль несется, кони ржут,
И повсюду Дону было слышно,
Ой, да что донцы домой они идут
Ой, подходили к Дону близко, -
Тотчас киверы долой,
Поклонились Дону они низко,
Ой, да здравствуй, Дон, ты наш отец родной!

Ой, здравствуй, Дон, ты наш сердечный,
Али ты про нас забыл.
- "Не забыл про вас я, мои дети,
Ай, да что на службу я вас проводил".

Ой, в Дону тихом вода блещет
За бурливою волной,
У казака сердечушко бьется,
Ой, да кровь казачья она кипит.

Ой, за курганом пики блещут,
Пыль несется, кони ржут,
И повсюду Дону было слышно,
Ой, да что донцы домой они идут.

- Ну-и! Черти старые! Уж нажрались, иди-то спозаранку, - певуче бросает мимоходом пожилая казачка, идущая с махоткой сметаны от соседки: видно, свою кошки поели.
- Ничаво, старая! - орут веселые гуляки.
- Кто празднику рад, - тот до свету пьян!
Иван Силантьевич! Заводи-ка «Войско за курганом». И снова льется широко, могучей незримой рекой старинная казачья песня:

Пыль седую взвило
Войско за курганом
Войско за курганом.
Что ж меня сразила,
Смертная ты рана
Смертная ты рана

- Никак стариной тряхнули, господа старики? - улыбаясь, приветствует разгулявшихся стариков атаман, выходя из своего большого, добротного куреня.
- Здорово ночевали!
- Слава Богу, атаман! Слава Богу! Ну, приставай до нас, а то подголоска не хватает.
- Не могу, господа старики. Мне бы в правленье дойти надо было, - нерешительно говорит голова.
- В рот ему оглоблю, с правленьем! Кто ноня в правление пойдет?!
К Петру Приходько, господа старики сын на побывку пришел, из Польши. Документы проверить и выправить в дорогу... А Вам только показаковать! - господа старики, махнув на атамана рукой, обнявшись запевают «пьяную», дедовскую песню:

Развеселая беседушка, где батенька пьет.
Он пьет и не пьет, да родимый мой -
За мной гонца шлет...

Шум и гам стоит над станицей от песен, взвизгивания, гика, ржанья лошадей и лая собак...
Молодая казачка с грудным ребенком на руках переходит через улицу; за нею, едва поспевая, бежитъ девочка лет десяти и горько плачет:
- Маманя-яа! Я с то-обо-ой!
Мать сурово хмуритъ брови и звонким, сильным грудным голосом кричит на всю улицу:
- Мм-олчи, стерва! А ищо... образованная! - Этой девочкой была я. Все помню, как будто это было вчера. Золотое было время.

]

Молодежные посиделки на масленицу.

Потухли последние лучи «зимняго» солнца в мерцании румяной, опушенной золотыми облачками, зари. В темной глубине бездонной небесной пропасти заискрились, замерцали одна за другой «яркия» точки звезд. Величаво выплыл масляный лунный блин из-за темных голых вершин деревьев и глупо подмигнул подвывавшей на него собаке: врешь, мол, не достанешь; потом воровливо запустил свой луч под навес сарая зажиточного казака Беликова и, страшно кривляясь, бесшумно захохотал, глядя на молодых казаков и казачек, милующихся на задних дворах хутора.

Парубки и девки собрались в хатенке жалмерки, разбитной снохи атамана Дарьи.
Молодой и статный хлопец с кудрявым чубом Иван Беликов, поглядывая искоса на хозяйку дома, травит очередную байку, чтобы привлечь ее внимание к себе.
- Батяня - то знал, что я в картенки поигрываю. Перед самой масленицей спрашивает: «Как дела, сынок? Куда собрался?» - Я ему:
- В «очко», батенька, поиграть». - Ну, коли,- говорит - в «очко», так это хорошо - в выигрыше, значит мы... - А через неделю ему на мельницу надо было ехать. Кинулся он в закрома-то, а там пусто - «перебор»! - Все громко, заразительно хохочут.
- Небось, всыпал?
- А как же?! Кожаными возжами три раза перетянул так, что у меня аж в глазах помутнело, а в голове… дзинь - дзинь! Сразу мозги на место стали. Больше не играю. Дюже больно потом сидеть. Снова безудержный хохот, пересыпаемый крепкими словцами.
- Ну, и брехло же ты, Иван! Брешешь и не засмеешься, ирод!
- Ничего не брешу. У соседа Дейнекина спроси. Он видел, как меня батяня по двору гонял. Но, это все чепуха. Вы бы видели, как, намедни, мой сосед Степан Пузиков свою тещу воспитывал. Вот это диво. Смотрю, баба Варя по своему огороду перебежками двигается, и по-пластунски от куста к кусту, а пьяный Степан в кустах с дробовиком прячется. Я его окликнул и баю:
- Степан, а чего это твоя бабка по огороду зигзагами бегает, а ты в лозняке прячешься?
- Кому бабка, а кому - теща! - гутарит Степан.- Дай-ка, сосед, еще патронов. Мои закончились. Добить вражину надо. Житья от нее нет. Выпить даже не дает. Доканала, старая… - Снова неудержимый хохот.

Прижавшись к обмазанному глиной плетню сарая и прикрывая полой «дубленаго» тулупа молодую жалмерку - дочь войскового старшины, стоит первый кулачный боец на хуторе и забияка, танцор и песенник Вовка Горшок. Сдержанный шепот, смех, возня...
- Ну? - выжидающе спрашивает парубок. Жалмерка, помолчав, вытирает губы вышитым платочком:
- А грех на себя принимаешь?
- Да что грех?! По дорожке бег, в ямочку упал и весь грех пропал! Люба ты мне, зорька ясная, пташка нежная…
- Ну, нет! Примаешь, ай нет?
- Ну, примаю!
- Так то-то! Так и гутарь!

Лунный луч конфузится и, выбравшись из под сарая, бежитъ по снежному ковру, покрывающему хутора, свободки и станицы Тихаго Дона, играя серебром инея... Казачество Дона справляет масляницу во всю ширь своей вольной, еще не знающей гражданской войны свободной жизни, святой веры в царя, Бога и Отечество.

…Все в доме давно улеглись спать, а мы с бабой Ниной все чаи гоняем. В спальне заплакал маленький Ванятка, двадцать шестой правнук нашей бабули. Она тот же час подхватилась и бегом к малышу. Слышу замечательную колыбельную песенку:

Спи, сынок! Что было — сбылося
А что будет впереди,
То от Бога будет милость нам,
То лелеем мы в груди:
Чтоб страну нашу родимую
Снова вольной повидать,
Чтоб жену себе любимую
На Дону ты стал искать.
А пока, соколик маленькой,
Баю-баюшки-баю!
Я лампас казачий аленький
В ночи долпя сошью.
Не сверкает в поле инеем
Серебристая парча.
Не зовет за море синее
Руси скорбная свеча...

Я вместе с Ваняткой под эту чудную колыбельную песню тоже сладко засыпаю. И снится мне наш вольный и богатый Дон, разный люд и счастливая радостная жизнь, как один день бабушкиной масленицы.