Трехлапый.

[img][/img]
Он жил с моим дедом по соседству в другой деревне. Постоянно сидел на скамейке возле своего дома с папиросой «Север» в зубах. Со всеми всегда первый здоровался, старомодно приподнимая фуражку. А еще - всегда улыбался и шутил. Добрейшей души был человек. Таким я его и запомнила. Все звали его Андрей Гардеевич, а мы, подростки, дед Андрей. Он был ряб лицом, видно перенес оспу в детстве, и был без одной ноги. Говорили, что он ее потерял еще в финскую войну. У него не было никаких наград и его никогда не приглашали в школу на «Уроки мужества», как других ветеранов войны. Мне это казалось странным. Я пробовала несколько раз об этом с ним заговорить , но он переводил наш разговор на другую тему. Мне, казалось, что он просто хотел выбросить из своей памяти войну, которая сделала его на всю жизнь инвалидом. И тут случилась такая история…
Зимой, как обычно, самой большой проблемой для нашего хутора и других окрестных деревень всегда были волки. Они ночами рыскали возле деревни, ферм и вырезали скот. В таких случаях мужики брали в руки ружья, капканы и всем миром отправлялись на борьбу с хищным и коварным зверем. Волки приходили всегда к нам из Чечни. Их было много. Там шла война, и они уходили оттуда: от огня, пуль, бомбежек и голода. Уходили от войны, как уходят люди. Волков объявили вне закона. Расплодились волки. Скотину пугать стали, да и люди тоже побаивались. Рассказывали даже, что вышел лесник Филиппыч, ночью по нужде малой, после праздника какого-то, услышал сопение сзади. Подумал, что Полкан с цепи сорвался. Обернулся, погладить хотел. Так ему волчара так пальцы и оттяпал. Байка, конечно. На заводе Семенычу пальцы станком отдавило, после празника светлой Пасхи. Но народ брехне всякой верить склонен, что ж за село без баек? И история эта обросла подробностями. Только ленивый и не рассказывал.
Егерь Филиппыч, человек закалки старой, все повадки волка знал. Все тропы волчьи – наизусть. Отстрелишь обычно с десяток, и все, уходят волки. Умные. А тут уже пятнадцать шкур солятся, а скотину режет кто-то. И решил Филиппыч не в чистом поле волка валить в одиночку, а облаву с гончими устроить в чаще. Растянул флажков красных, спустил собак. Лают гончаки звучными голосами – на след вышли. А для Филиппыча, лай этот заливистый – как музыка. Встал перед флажками, ждет серого. Волк, он хоть и умен, но через флажки прыгнуть не решается, только самые матерые не останавливаются. Держит что-то волка, молодняк особенно. В этот момент ему свинца и достается порцайка. Закурил Филиппыч, ждет. Слышит лай вдалеке. И топот. Вскинул ружье, прицелился. А волчара, матерый такой, здоровый гад — метнул через флажки. И встал в метре от егеря. Стоит, смотрит исподлобья. А глаза маленькие такие, светло-желтые. Пристально смотрит не моргая. Шкура битая, на лапе – старый уродливый шрам от капкана. Филиппыч медленно на курок жмет. Да вот, не слушается палец. Не может, Филиппыч. Старый стал, сентиментальный что ли. Опустил охотник ружье. А волк медленно развернулся, и спокойно, с достоинством, пошел обратно. Обернулся разок, а Филиппыч опять ружье наготове держит. И опять не может. Хоть и животное – а в спину стрелять негоже. Разрядил ружье в воздух, махнул рукой, сплюнул, в рожок потрубил - собак позвал, да и поплелся домой. Долго еще Филиппычу снились глаза зверя. А волк ушел. И долго еще неслась молва народная, об огромном старом волке, на которого у самых отчаянных охотников рука не поднималась.
В одну из таких зим , мы вместе с Филиппычем отправились на волка. Низкие лохматые облака почти цепляют верхушки деревьев . Все вокруг было окутано снегом . Сумрачная просека лесопосадки выглядит пугающе. Тихо. Зимний воздух драл горло. Звериная тропинка вдоль кромки мари, по которой мы шли втроем: я, отец и лесник Сало, а просто Филиппыч, затоптана охотниками. Иногда ноги разъезжаются по наледи под снегом и оставляют среди изящных лосиных и кабаньих следов, наши, бесформенные и неуклюжие . Впереди шел Филиппыч и шепотом просвещает нас: вот прошла волчица с выводком, вот старый след лося, а вон там, осторожнее, видите зерно у дороги – кто-то поставил петли на кабанов. Внезапно, он останавливается и тычет стволом под ноги:
- Смотрите, трехлапый! Матерый видно, стервец!
Ружьё у лесника красивое, изящное. Кавалерийский пятизарядный карабин.. Отцовская ИЖ-12 выглядит рядом с ним пушкой. На мой взгляд, волчий след ничем не отличается от остальных, но лесник не унимается – волк этот особенный, трехлапый.
- Сам лапу отгрыз, в капкане. У меня с десяток таких по лесу ходит. -Назойливая сорока с громким криком перелетает следом.
Пока мы шли , я думала , как это можно себе самому отгрызть лапу или руку? Но я так и не нашла ответа – почему волки, пусть даже хищники, через боль – вопреки смыслу, отгрызали сами себе лапы? Делали ли они это бессознательно, как кусает собака ужаленное осой место, и, в конце концов, освобождались от боли , или, калечили себя совершенно осмысленно, обрекая себя на ущербную, но свободную жизнь? А может им просто хотелось жить?
В этот день , мы вернулись с охоты не с чем .Мы только проверяли капканы. В одном из них, между зажатыми зазубренными дугами, виднелся измочаленный кусок чего-то красного, покрытого слипшейся шерстью и кровь на снегу .
- Волчья лапа. Еще один ушел, - cказал в сердцах лесник.
Я этот капкан, прямо с волчьей лапой, принесла домой .У нас в гостях в это время был дядя Андрей. Когда он увидел в моих руках этот трофей, он сильно побледнел и сразу же ушел домой.
В этот день ,Гордеевич с моим отцом сильно напился. Он даже расплакался. Такое за ним никогда не водилось. Он всегда был веселым и жизнерадостным .И тут его неожиданно пробило на откровение. Он рассказал историю своего ранения. Мы были в шоке.
-Я служил кадровую всего три месяца на границе с Финляндией, как началась война с белофиннами, - почти плача рассказывал он. Мою часть первую бросили в бой. Мы стали на лыжи и ринулись в глубь финской территории. Долго шли, не встречая сопротивления. Наш взвод нарвался на засаду. Почти все погибли. Меня ранило в ногу. Мне удалось вырваться из окружения. Я полз несколько дней. В лесу заблудился .Была оттепель, грязь. У меня началась гангрена, и я уже не чувствовал ноги. Начал почти терять сознание. Я понял, что это мой конец. И тогда я, как волк, не отгрыз , а сам себе отрубил саперной лопатой ногу выше колен. Я успел залить рану спиртом и крепко перевязать ремнем ногу выше колен . На скорую руку перевязать ногу бинтами и вскоре потерял сознание.
Меня случайно нашли наши разведчики в лесу и отвезли в медсанбат. Хирурги в госпитале были в шоке от моей операции. Мне так хотелось жить! Вскоре меня демобилизовали. Так закончилась бесславно для меня война. Слава Богу, что остался жив!- И тут же налил себе полный стакан водки, он жадно ее выпил, не поморщившись. Потом не трезво встал и ушел домой, постукивая глухо своей деревянной ногой по морозной земле. Андрея Гордеевича давно уже нет в живых, но этот звук его деревянной колодянки , я еще слышу в своей голове.